Собачья смерть

— Очень мягкое лицо с очень твердым взглядом, да? Потому я портрет и повесил. А еще я вам вот что скажу. Удел мягких людей — таких, как мы с вами — влюбляться в людей твердых. Это закон жизни.

Тут было над чем задуматься.

Марат с удовольствием посидел бы у Клобуковых подольше, но в свое время усвоил одно железное правило: никогда не навязывай себя тем, кто тебе нравится. Пусть тебя будет меньше, чем нужно, а не наоборот. И, может быть, если бы он не откланялся сразу после того, как допил вторую чашку, Тина не сказала бы расстроенно:

— Вы уже уходите? Приходите еще, пожалуйста. Мы будем рады.

По правилам светского приличия следовало бы теперь позвать в гости Клобуковых, но Марат представил себе их рядом с Антониной и просто поблагодарил:

— Спасибо. Обязательно приду.

На Щипке, около подъезда, рядом с красным Тониным «москвичом», стоял еще один, тоже знакомый — цвета «мокрый асфальт», с щегольским бампером. Открылась дверца, вышел подтянутый джентльмен в заграничном плаще с погончиками. Зрительная память у Марата была неважная и Бляхина-младшего он узнал скорее по автомобилю, чем по лицу, довольно непримечательному. Виделись ведь только один раз, и потом еще дважды разговаривали по телефону, когда Серафим Филиппович устраивал пропуск в архив КГБ.

— Здравствуйте, Марат Панкратович. Сижу, поджидаю вас, — сказал Бляхин, пожимая руку. — Был у вас, супруга сказала, что не знает, когда вы вернетесь. Ну я и решил, вдруг повезет. Очень уж дело срочное. И тут как раз вы.

— А что случилось? — удивился Марат. — Пойдемте, познакомлю вас с женой как следует.

— В другой раз.

Вид у полковника был озабоченный. (Звание Марат подглядел в архиве, там в журнале было написано «по рекомендации плк. С. Ф. Бляхина».)

— Скажите, пожалуйста, что с отцовской рукописью? Где она?

Не поняв, в чем тут срочность, Марат стал объяснять, что издательский процесс очень небыстрый, что он лишь «пустил материал по инстанциям», а над остальным невластен. Не говорить же, что эту чушь никто никогда не напечатает.

— А на какой она сейчас инстанции? — продолжил допытываться Бляхин.

Пришлось признаваться:

— На начальной.

— То есть в план не вставлена, в работу не запущена?

— Нет. Я же вам говорю, это…

— Отлично. — Серафим Филиппович улыбнулся. — Тогда большущая к вам просьба. Прямо завтра с утра, не откладывая, заберите ее, пожалуйста, из редакции. И отдайте мне. Очень, очень обяжете.

— Давайте я это сделаю в пятницу. Мне как раз нужно будет…

— Завтра, — повторил Бляхин. — С утра и пораньше. Это очень важно. Вы не думайте, я в долгу не останусь. Слово держать я умею, вы знаете.

Марат нахмурился. Кем его считает этот гебешник? Мальчиком на побегушках? Главное еще «пораньше»!

Полковник вздохнул:

— Ну вот. Вы рассердились. Зря. Я действительно многое могу — по нашей части. Подумайте, чего бы вам очень хотелось.

Вдруг пришло в голову такое, о чем раньше и не мечталось.

— Я бы хотел прочитать следственное дело отца. Оно ведь, наверное, где-то хранится?

— Запрос нехилый, — усмехнулся Серафим Филиппович. — Это двойной допуск нужен, с личной санкцией зампреда. Но я шестикрылый Серафим. Добуду. Заключим контракт. Если завтра до двенадцати вы позвоните и скажете, что рукопись у вас, я немедленно решаю вопрос о допуске, и послезавтра Сезам откроется. Слово чекиста.

По написании сжечь

«18.08 вскр.

По порядку.

Был адски доволен, что, кажется, решил проблему бедного фатера, возмечтавшего о литературной славе. После вчерашнего разговора на корте с Шерстюком (из сусловского аппарата) всё думал, как бы тормознуть эти чертовы мемуары о днях кровавой ежовщины. В идеологическом отделе ЦК принято решение полностью снять тему репрессий с повестки и санкционировать мягкое, но уважительное возвращение Усатого в культмассовый оборот. Никакого постановления спущено не будет, реализация на уровне устных рекомендаций. Что ж, это логично и полностью в русле нынешнего кардинального поворота. Но пока благая весть просачивается сверху вниз, не дай бог успеют напечатать. Вылезет мой Нестор-летописец со своими несвоевременными излияниями в журнале с тиражом мильон экземпляров. Старый чекист, зовут «Филипп Бляхин». Кто сынок, срисовать нетрудно. Появится у гниды Лобанова против меня еще один патрон в стволе. Дискредитация органов, яблоко от яблони.

Но ничего, писатель сделает. А фатер утешится тем, что скоро сможет достать из коробочки значок «Заслуженный работник НКВД» и гордо носить на лацкане.

Ладно. Про Лобанова.