Собачья смерть

Лизхен не колебалась — это ей было несвойственно. Просто откинула одеяло и как была, в одной рубашке, легкая и воздушная, словно эльф, прошелестела по коридору к золотой двери. Она, незапертая, с легким скрипом отворилась. За нею ждало волшебство.

На рассвете, сонно поцеловав еще вчера незнакомого, а теперь самого близкого на свете человека в горячие губы, Лизхен прошептала: «Я буду звать тебя Югэн».

Первой встрепенулась Тяпа и, возбужденно повизгивая, понеслась со всех лап в прихожую еще прежде, чем раздался звонок. Собака была дура дурой, но сразу почуяла в Югэне что-то особенное. Едва тот майским утром впервые появился на пороге и сказал тете: «Здравствуйте, я от Александра Николаевича», болонка принялась на него запрыгивать, вертеть пушистым хвостом.

Лизхен выглянула из своей комнаты. Было темно, электричество в квартиры теперь давали только в десять вечера, на один час, но с лестничной площадки проникал свет, на его фоне мужская фигура казалась вырезанной из черной бумаги.

Из гостиной шла тетя Дагмара с керосиновой лампой. По стенам закачались тени, из мрака проступило дорогое лицо. Лизхен прижала пальцы к погорячевшей щеке.

— Костя, милый, наконец-то, — сказала тетя. — Мы так волновались! Про железную дорогу рассказывают ужасы. Всё ли у вас хорошо?

— У меня всё архивеликолепно, — весело ответил вошедший. — Велено передать вам от Александра Николаевича А) поклон… — Поклонился. — …Б) поцелуй… — Поцеловал тетю в щеку. — …В) кляйн гешенк.

Протянул коробочку.

От поцелуя тетя раскраснелась. Она любила Константина Марковича, Костю, почти так же сильно, как Лизхен и Тяпа. Дагмара Генриховна по представлениям двадцатидвухлетней Лизхен была старая дева. Тете шел тридцать шестой год.

Пока Дагмара рассматривал содержимое коробочки и ахала (там сверкала золотая брошка — плата за постояльца), Югэн подошел к племяннице.

— Елизавета Эмильевна…

Приложился к руке. Руку обожгло пламенем.

Об их отношениях Дагмара, невинная душа, не догадывалась. Югэн сказал: незачем тревожить ее девственное воображение эротическими фантазиями, это небезопасно. Вечерами Лизхен кралась к золотой двери на цыпочках, к себе возвращалась на рассвете. Это было романтично.

В эпоху всеобщего «уплотнения» они жили в пятикомнатной квартире только втроем. Югэн дал членам жилкомитета мзду, и обошлось без подселений. Это был человек, который с легкостью решал проблемы, представлявшиеся безнадежными.

Сели к столу. Жестом фокусника Югэн извлек из одного кармана большую плитку американского шоколада, из другого — плоскую бутылочку любимого тетиного ликера «бенедектин». Рассказывал про Питер и про дорогу смешное. Лизхен расположилась напротив. Целомудренно улыбалась, гладила под столом ногой его щиколотку.

От ликера тетя, как обычно стала прыскать, полчаса спустя заклевала носом. «Долго не засиживайся, Лизочка, тебе к восьми на репетицию, и Константин Маркович с дороги устал».

Ушла. В дальнем конце квартиры щелкнула дверь. В следующий же миг они кинулись друг на друга, как цирковые борцы. С грохотом отлетел стул.

Югэн подхватил ее на руки, понес по коридору к золотой двери. Оба задыхались.

* * *

«Клавдий» (такое кодовое имя получил у Петерса новый и неожиданный персонаж пьесы — таинственный господин с эспаньолкой) знает командиров всех частей Латышской дивизии. Возможно и в лицо. Это означает, что подсовывать ему чекиста рискованно, можно спалить весь театр.

Яков сидел за своим рабочим столом и, будто гадалка, раскладывающая карты, перебирал бумажки. На каждом имя, выписка из формуляра. Комдив Авен, бывший подполковник, и трое комбригов в конспираторы не годились — слишком на виду. Выбирать надо было из командиров десяти полков и шести артиллерийских дивизионов. Вроде бы кандидатов много, но скоро на зеленом сукне остался только один листок: Эдуард Берзин, командир первого легкого артдивизиона.

Логика была простая.

Доверять большое, важное дело человеку незнакомому и непроверенному нельзя. Знакомиться со всеми времени нет, встреча назначена на завтра. Ergo круг сужается до тех, кого Яков знал лично. Из шестнадцати потенциальных кандидатов таких было трое, и двое точно не годились. У Лиепиня, отличного храброго вояки, всё на лице написано. Ян Бейка — тугодум, а тут нужна мгновенная реакция и творческая жилка.