Собачья радость

«У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! Пропал я, пропал. О, гляньте на меня, я погибаю. У-у-у-у-у…»

Очнулся пёс ночью. Тусклый свет, железная клетка. Миска с водой и ещё одна, с какой-то жратвой. Есть не хотелось. Оглядел себя, все на месте – пока ничего не отрезали. Обожженный бок намазан какой-то бурой мазью. Лизнул – «Брр, гадость. Что-то не так, не удаётся поднять уши. Ага, тугая повязка на голове. Ничего, это не ошейник и не петля, её-то я сорву. Вот только встану на ноги. Ноги не держат. Тело бьет мелкая дрожь. Надо оглядеться. Справа, на столике клетка, только маленькая. В ней копошатся две какие-то твари – то ли большие мыши, то ли маленькие крысы, но с длинным пушистым мехом и лысыми головами. Никогда таких не видел. Справа, давешний господин, в белом халате, пытается заснуть, развалившись в кресле. Ты у меня поспишь, как же. У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу»! Пёс попытался подползти к миске с водой. Замутило, перед глазами поплыли круги. Пол неожиданно рванул вверх и встал вертикально. «Смешно, право смешно. Господин в кресле сидит на стене, как приклеенный. Почему он не падает»?

Тело затрясли судороги. «Господин вскочил и прямо по стене подбежал к клетке. Лицо, его молодое лицо, совсем рядом. Вот бы славно было бы, напоследок, вцепиться зубами мертвой хваткой в это лицо. Сил хватило только на оскал. Лицо стало расплываться и меркнуть. Внезапно вернулся нюх. Странно, от этого живодёра пахнет жалостью и состраданием?» – и пес окончательно издох.

* * *

Столовая. Иван Арнольдович, засыпая за столом, тыкает вилкой в большую черную сковородку с жареной картошкой. Клюет носом, когда голова вновь поднимается, вновь начинает жевать. На нем замызганный, бывший когда-то белым, халат.

– Ты где был? – это в столовую ворвался Филипп Филиппович.

Иван Арнольдович осоловело поднял голову.

– Где ты шлялся три дня? И что это за вид? Лицо осунулось, не брит, нацепил какую-то рвань. Я все морги обзвонил, думал, ты со своими дружками загулял. Что ты молчишь? Звонила Альбина, сейчас она уже на Канарах, через три дня прилетает. Где Ваньчик, где Ваньчик? А Ваньчик казакует, догуливает последние денечки.

– Я трое суток почти не спал! – доктор снова принялся тыкать вилкой в сковородку.

– Это заметно. Где ты был?

– Я вколол вытяжку, в мозжечок!

– Себе? О господи, Альбина мне этого не простит! – профессор схватился за сердце и сел на стул.

– Нет – собаке!

– Какой еще собаке?

– Ну, подобрал бродячего пса на улице.

– И чего – пес издох?

– Ага, аж четыре раза! Но я его всё же вытащил с того света.

– Как это?

– Ну, кислород, дефибриллятор, камфара, капельница и всё такое.

– Иван Арнольдович, откуда такие познания?

– Я же на скорой работал, всякого насмотрелся!

– В зеркало заднего вида, что ли?

– В зеркало не в зеркало, а собаку я выходил, – доктор снова принялся за картошку.

– Как знать? Ты здесь, а она там уже, поди, сдохла.

Доктор полез в карман халата, вытащил какой-то брелок, посмотрел и бросил его на стол: – Не-а, она сейчас спит.

– Откуда ты знаешь?

– Я снял спутниковую сигнализацию с «мерса», ну, переделал кое-что и подключил к собаке.

– Ай да Ванька, ай да сукин сын! Сколько скрытых талантов!

– Тут вы совершенно правы, профессор, я сам раньше много думал над этим. Кем бы я мог стать, если бы эта сука не бросила меня прямо в роддоме. Впрочем, я не жалуюсь – я чрезвычайно везучий человек. А за сигнализацию с вашей машины не беспокойтесь, я её потом поставлю обратно.

– Сынок, я начинаю тобой гордиться! Только вот что: насчет мозжечка – это я пошутил.

* * *

Кабинет профессора. За письменным столом сидит Филипп Филиппович и что-то пишет. Входит Иван Арнольдович, молча, не здороваясь, проходит к столу, садится и так же молча сидит, уставившись в одну точку.

– Что случилось, Иван Арнольдович? Ваш пациент наконец-то издох или, превратился в молодого сопливого щенка?

– Он превратился в Франкенштейна!

– Что, тоже стал доктором?

– Каким еще доктором?

– Ну, Франкенштейн – это фамилия доктора.

– Он превратился в монстра, а сейчас превращается в Ликана, оборотня! Я откровенно боюсь!