Собачье счастье

– Отлично… Какую кухню ты предпочитаешь? – Мы зашагали по Куинсуэю. – Можем пойти в марокканский ресторан и для виду покурить кальян, а можем в китайский – вот там, через дорогу.

Мы миновали метро «Бэйзуотер». На улице было полным-полно народу, а впереди светился голубой купол «Уайтлиз».[31]

– Вот там малазийский ресторан, – показал Дэвид, – а там – «Магараджа». Кажется, чуть дальше есть неплохой ливанский. А может, отдадим предпочтение итальянской кухне?

– Да, отличная идея. Мне вдруг захотелось ризотто.

Ресторан оказался очень славным, тихим, и там не разрешалось курить.

– А ты расскажешь мне о поездке в Барселону? – спросила я, когда мы сели за стол. – Чем ты там занимался?

– Готовил иллюстрации для новой книги об ЭТА.[32]

– О… А почему именно тебя попросили это сделать?

Он пожал плечами:

– А что тут такого? В сущности, подобные вещи меня привлекают.

– Какие вещи – баскский сепаратизм?

– Нет. Экстремизм. – Официант принес нам два бокала красного вина. – Политический экстремизм любого рода. Меня очень интересует, что чувствуют те, кто изготавливает или закладывает бомбы, чтобы изувечить или убить ни в чем не повинных людей. А тебя это не интересует? – спросил он.

– Почему это должно меня интересовать? – буркнула я. Дэвид посмотрел на меня с удивлением. – То есть я хотела сказать, что… предпочитаю не задумываться о таких вещах.

– Что ж, это твое право.

Какое-то время мы молча изучали меню. «Скажи ему… Скажи ему».

– Дэвид?

– Я, пожалуй, остановлюсь на домашней лапше… Что?

«Говори сейчас же!»

– Я должна тебе кое-что сказать. Он посмотрел на меня и спросил:

– Что?

Я прижала руку к груди, чувствуя, как неровно бьется сердце.

– О боже, – воскликнул Дэвид с шутливой гримасой. – Ты опять хочешь сделать какое-то ужасное признание? Да, так и есть – как в прошлый раз. По лицу заметно. Ну давай, срази меня.

– Э… я…

Я взглянула на него. «Я не могу этого сделать. Я просто не могу. Мы больше никогда не встретимся».

– У меня… болят лодыжки. Он расхохотался.

– Ну вот, очередное чудовищное откровение Миранды – ноющие лодыжки! К сожалению, есть только один способ справиться с этой болью – нужно еще раз поехать на каток.

«Я и так все время катаюсь, причем по очень тонкому льду».

– В Бродгейте есть открытый каток. Мы могли бы ходить туда зимой. Ты слушаешь меня?

«Боюсь, что это ты не захочешь меня слушать после того, как узнаешь обо всем».

Потом Дэвид заговорил о хоккее и объяснил мне правила игры.

– Я бы хотел играть в хоккей, но это невозможно – даже просмотр матчей по кабельному телевидению отнимает у меня столько нервов! Но подростком я много играл – даже выступал за «Юных звезд Нью-Хейвена», – гордо объявил он, когда нам принесли горячее. – Я достиг высшего момента в своей карьере, когда мы победили в чемпионате среди юниоров Новой Англии. В тот же день мне исполнилось пятнадцать – никогда этого не забуду. – Дэвид взял вилку. – Да, двадцать первое марта 1982-го…

– Твой день рождения двадцать первого марта? – эхом откликнулась я.

– Да. А что?

– Ничего…

– Эта дата что-то значит для тебя? «Именно в тот день произошло…»

– Нет. Нет… гм… ничего особенного. Просто это первый день весны.

– Да. А когда твой день рождения?

– Семнадцатого августа.

– О, уже скоро. Я приглашу тебя на ужин, ладно? «Нет, этому не бывать. Вскоре ты меня возненавидишь».

– Меня тянет к тебе, Миранда, – неожиданно признался Дэвид. Кровь снова прилила к моему лицу. – Я чувствую, что у тебя в голове так много всего происходит. Мне трудно найти этому точное определение, но, кажется, в тебе есть что-то интригующее.

«Да, это так. Именно поэтому мы и встретились».

– Ты такая… – продолжил он, прищуриваясь, – таинственная. И в то же время общаться с тобой очень просто. Я люблю говорить с тобой. Возможно, я утомляю тебя своими рассказами, но, когда мы вместе, я просто не могу иначе.

Я взяла в руки чайную розу, одиноко стоявшую в вазе.

– Но мне бы хотелось больше узнать о тебе. О твоей жизни. Может, поговорим о твоих друзьях, о твоей семье?

Я рассказала Дэвиду о разводе родителей и о Хью, о моих сестрах и о Дейзи, а также о папином возвращении в Англию.

– А у тебя хорошие отношения с обоими родителями? – спросил Дэвид.

– Теперь – да, в большей или меньшей степени, а вот раньше было иначе. В юности я пережила довольно… тяжелый период.

«Ни слова больше – оставь все как есть!»

– Что, в юности ты была несчастлива? Мой пульс явно участился.

– Ты совершила какие-то ошибки?

– О… думаю, я просто была… бунтаркой.

– По какой-то конкретной причине?

– Наверное… это из-за того, что родители оставили меня. Папа уехал в Штаты – признаюсь, я была этим сильно огорчена, а мама снова вышла замуж, и ей стало не до меня. Но теперь, – я пожала плечами, – у меня неплохие отношения с родителями. Но я никогда не поверяю им своих тайн.

– Вот как?

– Да. Свою личную жизнь я с ними не обсуждаю.

– Но почему?

– Думаю, у меня нет и никогда не было такой привычки. Родители ведь даже не знают, почему я разорвала помолвку.