Сны листопада (СИ)

— Чем же вы тогда, Юстина Борисовна, занимаетесь на работе, если не можете подготовить даже проект приказа?

— Знамо дело, чем, — сказала я. — Крашу ногти, обсуждаю косметологов. А вы, Ростислав Евгеньевич? Неужто работаете?

«…Интересно, а где сейчас находится его жена? — вдруг подумалось мне, пока мы перебрасывались репликами-шпильками, так похожими на те, что отпускали в адрес друг друга на работе. — И если рядом, неужели ей настолько все равно, с кем так долго и эмоционально разговаривает ее муж?»

Я вдруг поняла, что уже очень давно вообще не слышу из уст Ростислава имя Лиды, хоть и раньше он называл его совсем редко, по большей части только при Сережке, но все же…

Может, у них снова не все ладно? Может, их брак снова начал трещать по швам, как в прошлом году?

Мне не понравилось чувство, которое пробудила во мне эта мысль.

* * *

После того, как я сказала Косте, что у меня кто-то есть, и закончила этим короткий недоразговор у него дома, он не звонил мне и не приходил. Мы виделись — не могли не видеться, жили почти рядом — по пути в магазин и из магазина, когда я шла к своей старенькой бабушке Люде или возвращалась от единственного в деревне банкомата, сняв с карточки деньги.

Лукьянчиков не оборачивался. Даже не бросал взгляда, но однажды через три недели после моего приезда, когда после дождя в переулочке, где жила моя бабуля, образовалась уж совсем непролазная грязь, остановился и предложил подвезти.

Я, с трудом выдирая ноги в резиновых сапогах из крепко обнявшей их глиняной каши, согласилась.

— Я натопчу, — предупредила сразу, открыв дверь.

— Переживу, — буркнул он, глядя, как я безуспешно пытаюсь скинуть с сапог налипшую грязь. — Ты к Людмиле Никитичне?

— Угу.

— Что там она?

— Не очень она, — сказала я невесело, и по лицу Кости было видно, что он искренне огорчился.

Бабуля у меня вот уже лет десять была божий одуванчик, а в этом году как-то быстро, почти стремительно начала сдавать, высыхать, даже ссыхаться, правда, разума и живости не теряла и по-прежнему звонила мне на домашний телефон и звонко кричала в трубку:

— Устиньюшка! Ну ты придешь сёдни ко мне или нет?

— Приду, бабуль! — кричала я в ответ, и она радостно и по-молодому смеялась и сразу начинала говорить о делах:

— Ну тогда я тебя поджидать буду. Тебе с чём пироги: с капустом или с рыбом сделать? Я могу и тех, и тех, ты тольке скажи.

— С капустом, бабуль! — выбирала я, смеясь, и она заканчивала разговор, бормоча «ну, с капустом так с капустом, тесто у меня готово…».

Я старалась навещать ее каждый день. Прибиралась в доме, мыла пол, забирала в стирку одежду, приносила чистое постельное белье. И говорила, говорила, говорила… Мы с ней могли с утра до ночи не замолкать.

— А твой-то что, не зайдет? — спросила бабуля, когда я вышла из Костиной машины и, чавкая сапогами, стала филигранно обходить огромную лужу у крыльца.

Костя для нее всегда был «мой», независимо от того, расставались мы или сходились, и даже сейчас, год спустя после моего отъезда, так и остался для нее моим. И вот к ней-то Лукьянчиков в пору наших с ним встреч-расставаний заходил часто. Бабуля его всегда привечала.

— Идем, Костик, я тебе пирога с капустом свежего отрежу, — сказала она, поманив его рукой. — Только спекла.

— Мы с вашей Юськой поссорились, Людмила Никитична, — сообщил ей Лукьянчиков, закуривая и выпуская дым в окно. — Не зайду.

— Ну тогда постой-ке тут, сейчас я тебе вынесу, — сказала бабуля дипломатично. — Не уезжай.

— Обойдется, — буркнула я, уже открывая дверь в сени.

Бабуля сделала вид, что не слышала.

— Вы лучше Юську покормите, — сказал Лукьянчиков вслед, пока я придерживала для бабули дверь. — Совсем щепка стала на своих Северах. А я поеду, некогда мне пироги есть.

Бабуля уже не услышала, торопясь отрезать своему ненаглядному Костику кусок теплого пирога, а вот я — да, и вскипела мгновенно, так, словно была костром, в который вдруг плеснули бензин. Обернулась, хлопнув дверью, сделала два шага вниз по ступеням крыльца и вцепилась в удерживающий резную крышу столбик, так крепко, что побелели пальцы.

— Тебе что, трудно две минуты подождать и взять кусок пирога? Бабуля-то моя при чем, идиот, она-то что тебе плохого сделала?

— А я решил, что обойдусь, — процедил он в ответ.

— А и в самом деле, — мотнула я головой, жалея, что не могу испепелить его взглядом. — Обойдешься. Проваливай на все четыре стороны, Лукьянчиков, туда и дорога.

Он заглушил мотор, глядя на меня с ненавистью, сигарета полетела в заполненную грязной водой колею.

— А если не провалю?

— Да проваливай уже, проваливай, что ты, как девочка, все меняешь решения. Ты же так торопился! С чего вдруг одумался?