Сны листопада (СИ)

Я знала, что он не тронет меня и пальцем без моего на то согласия, и все же, когда Костя отпустил меня, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, на мгновение мне стало страшно. Столько в глазах его было неприкрытого желания, столько бешеного огня, и взгляд все метался по моему телу, и длинные пальцы сжались, и…

Я вцепилась в воротник не до конца застегнутой куртки и отступила на шаг.

— Я же сказал, что не собираюсь тебя насиловать, — процедил Костя сквозь зубы. — Разве хоть когда-то такое было? Что ты из меня делаешь непонятно кого?

Я опустила руку, выравнивая дыхание, все еще немного срывающееся после воплей, и посмотрела на него, стоящего у двери с таким видом, словно выйду я отсюда только через его труп.

Лукьянчиков и его отец, после смерти его матери обзаведшийся новой семьей, делили дом на двоих. Они сделали перепланировку, пристроили с Костиной стороны отдельный вход и жили по-соседски, не залезая друг другу в душу. Коридор, в котором мы сейчас стояли, был совсем крошечным, буквально четыре шага от наружной двери до двери в комнаты, и неожиданно я почувствовала себя загнанной в угол. Тоже прислонилась спиной к обшитой брезентом двери, откинула голову и постаралась успокоиться.

— Это не были девки. Я собирался в магазин. Как и сказал.

— Ты много куришь, — сказала я, не принимая его объяснения. — Раньше так не было.

— Паршиво мне, ясно? Потому и курю.

— Вот только не надо мне тут пытаться привить чувство вины, — взвилась я.

— А ты уверена, что это из-за тебя? — оборвал меня Костя, и я замолчала, понимая, что слишком много на себя взяла. — Ты ведь не ко мне шла.

Он так и впился в меня взглядом, но я мотнула головой.

— Нет.

— А куда?

— Просто. Прогуляться. Подумать.

— О том, что я сказал?

Я снова мотнула головой.

— Нет, — и глаза его, вспыхнувшие было, погасли. — Не о том.

Костя сделал шаг, еще — все четыре от двери до двери — и остановился совсем рядом со мной, но не коснулся меня и даже не попытался, как обычно, ухватить меня за подбородок и заставить поднять голову. Я же уставилась на его расстегнутую куртку, на высокий, под горло, воротник вязаного темно-красного свитера, вдохнула терпкий запах дыма от его одежды и тела…

Я скучала по нему. Отрицать было глупо.

В дни, когда у нас было все хорошо, мне казалось даже, что я что-то к нему чувствую, и это что-то — не злость, не стремление ударить его побольнее в ответ на удар или первой, а даже наоборот… Какое-то инстинктивное желание погладить этого вздыбленного взъерошенного дикого кота, сказать ему, что я вижу в нем то, чего не видят другие, убедить его в том, что он — хороший, просто не умеет показывать эту свою сторону и предпочитает шипеть и выпускать когти там, где можно помурлыкать.

Я обвивала его собой, оплетала ногами и руками, и спрашивала, прислонившись щекой к спине и сама не зная, в шутку или всерьез, что я в нем нашла. Костя ершился и говорил, что если в нем находить совсем нечего, то я могу убираться на все четыре стороны и больше не приходить. Но когда я разжимала руки, обхватывал мои запястья и удерживал на месте, а потом разворачивался ко мне лицом и спрашивал, как обычно, по-лукьянчиковски враждебно:

— А ты и рада, да?

— А тебе и слова не скажи, — говорила я.

— А ты других и говорить-то не умеешь.

— А ты?

Мои подруги — а их у меня из-за взрывного характера было немного, — смеялись и говорили, что мы — два сапога пара, что я-таки приручила Лукьянчикова, что, похоже, этот мартовский кот все-таки нагулялся и остепенился… В наш самый первый раз, мы тогда встречались почти год, я даже этому верила.

Верила улыбке, расцветающей на его губах, когда я выходила за ворота.

— Нарисовалась.

— Кто бы говорил, Лукьянчиков, — говорила я, улыбаясь в ответ.

Верила поцелуям, горьким, как табачный дым, и сбивчивому «Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? Знаешь?», пока мы, стаскивая друг с друга одежду и натыкаясь на все углы, добирались до постели.

Верила искренней радости, когда я, сдав экзамен на водительские права с первого раза, прибежала к нему вприпрыжку, улыбаясь, как безумная.

— А я тебе разве не говорил? — возмущался Костя, обнимая меня и сцеловывая с моих губ счастливый смех. — Я же сказал тебе, что ты сдашь, разве нет? А ты тряслась все утро.

— Костя, я сдала, сдала! — пищала я.

Он тихо и как-то непривычно ласково смеялся вместе со мной, но потом начинал кашлять и вырываться.

— Ненормальная, да отпусти уже, задушишь!

Но мы были слишком похожи. Косте нужна была спокойная девушка, которая сносила бы его взрывы, а мне нужен был спокойный парень, который не обращал бы внимания на мои.

— Да хватит на меня орать!

— Иди к черту, Лукьянчиков, и не возвращайся!

И вскоре наших ссор стало больше, чем примирений. Врозь скучно — вместе тесно. Это было точно про нас.