Сноха

— Ну, ты же им позвонила? — весело отмахивается Галина, сидящая рядом с бывшим мужем, и довольно накладывает на тарелку сыр и салат с рукколой. Родители Кирилла совершенно разные люди. Высокий, подтянутый Косогоров не идет ни в какое сравнение с маленькой пышкой Галиной. За наш короткий брак с Кириллом я убедилась в ее отзывчивости и мудрости. Просто идеальная мама. В меру добрая, в меру чуткая. Ни разу не позволившая себе даже словом обидеть меня. Она трудится в районной поликлинике неврологом. Пьет чай с плюшками и особо не вникает в проблемы пациентов. Бывший муж до сих пор обеспечивает все ее хотелки. Поэтому работу Галина Андреевна воспринимает как своеобразный клуб общения. Чего не скажешь о самом Косогорове. Этот тип идет по головам и трупам к заветной цели. Кто еще пять лет назад слышал о его клинике? Просто талантливый хирург в лучшей больнице города, который, наплевав на семью и близких, делал карьеру во все лопатки. Зарабатывал большие бабки и водил дружбу с сильными мира сего. По сути, у Кирилла и отца-то не было.

— Оля, — мягко выдергивает меня из размышлений Галина.

— Да, конечно, — устало вздыхаю я. Моим свекрам не понять, как можно ждать дочку и внука, готовиться к их приезду, а вместо этого получить лишь утешительный звонок. Объяснять Косогоровым я ничего не намерена. Нужно умудриться вырваться из этой золотой клетки и умчать к себе. Зализать раны оскорбленного самолюбия, подумать, как быть дальше. А Вадим Петрович пусть до одури читает результаты наших анализов. — В моей семье проблемы. И мне пришлось специально приехать, — пытаюсь объяснить я, стараясь сохранить душевное равновесие. — Мы, конечно, благодарны вам за встречу и гостеприимство, но теперь нам нужно домой…

— Какого сорта проблемы? — резко бросает Косогоров и, очищая вареное яйцо, сначала смотрит на меня, потом кивает на Роберта, старательно доедающего кашу. — Ему яйцо можно? Нет аллергии?

— Да вроде нет, — бубню я, уже ощущая себя никудышной матерью. Наблюдаю, как Вадим Петрович протягивает очищенное яйцо Роберту.

— Будешь? — спрашивает, непринужденно улыбаясь. Малыш кивает и тут же загребает пятерней яичко из рук Косогорова.

— Наша порода, — довольно усмехается Вадим Петрович. — Сказано, мой внук.

Честно говоря, мне хочется надеть ему на голову тарелку с кашей или заткнуть рот румяным пирожком, испеченным поварихой к завтраку. Ну, или просто пнуть башкой в салат с рукколой и кедровыми орешками. Сделать хоть что-то, лишь бы стереть с лица бывшего свекра самодовольное выражение.

«Да ты моего ребенка только вчера вечером впервые увидел!» — хочется заорать мне. Но приходится сдерживаться. Я оглядываю столовую, больше похожую на операционную, поднимаю глаза к потолку и невольно засматриваюсь на хрустальную люстру, место которой явно в концертном зале, а не здесь. Хотя в уютной столовой Косогорова поместилась бы запросто мамина квартира.

— Ольга, — глухо рычит Вадим Петрович. — Ты не партизанка, а я не из гестапо. Будь добра отвечать сразу. Или такой простой вопрос ставит тебя в тупик?

— Повторите, пожалуйста, — с улыбкой переспрашиваю я. Изображать полную дуру я не собираюсь. Зная гада, сидящего напротив и жующего финики, я прекрасно понимаю, что он может объявить меня невменяемой. С его-то связями!

— Какие у тебя проблемы? — хмуро повторяет он и внимательно смотрит на меня, будто ищет подвоха в каждом моем движении.

— Бабушка упала на улице. Ее толкнули. Нога срослась неправильно. Она не может ходить. Нужно заново делать операцию. А мама одна не справляется. С работы ее уже не отпускают, грозят увольнением. А с бабулей сидеть надо. Хотя бы первое время после операции. Сиделок она не подпускает на пушечный выстрел.

— Что за перелом? Привези мне снимки, — велит он, реагируя на ходу. — Кто оперировал? И почему сразу не обратились ко мне? Галина? — выжидательно смотрит на бывшую жену.

— Я ничего не знала, Вадечка, — поспешно заявляет она, важно складывает губки бантиком и отмахивается пухлой ладошкой, словно изгоняя нечистую силу.

— Странно, — морщится Косогоров. — Тебе, наверное, проще и дешевле прилететь из Шотландии, чем снять трубку и позвонить Галине Андреевне. Мы бы помогли, Оля, — с кривой усмешкой замечает он и, откинув в сторону салфетку, встает из-за стола. Нависает над моим стулом, всем своим присутствием давая почувствовать его превосходство, а заодно заставляя ощутить себя букашкой и полным ничтожеством.

— Мне нужно сделать пару звонков. Это займет минут сорок. У тебя будет время доесть и собраться. В девять тридцать встречаемся в холле, — заявляет он и, даже не поинтересовавшись моим мнением, лениво направляется к выходу.

— А если я приду позже? — спрашиваю я с вызовом вслед, запоздало понимая полнейшую бесполезность дурацкой бравады.

— Поедешь в халате, — отрезает на ходу свекор. — Я никого не жду. Заруби это себе на носу.

— Мне нужно жить на Оборонной, — бросаю ему в спину совершенно нейтральную фразу. Но сейчас она звучит как вызов. Акт неповиновения, твою мать.

Вадим Петрович медленно разворачивается и лениво подходит ко мне.