— Выходите, Ольга Николаевна, — басит кто-то из них, совершенно не подумав о Кирилле. Я открываю дверь, ни о чем не подозревая. И не успеваю сделать даже шага к полицейским, как от всего сердца получаю кулаком в глаз. И весь мир разбивается от боли на мелкие части. Я падаю плашмя. Ну, и как итог примирения с Кириллом — сотрясение мозга, бланш под глазом и множественные гематомы. В больнице я, свернувшись калачиком, реву белугой. Но самое интересное начинается утром, когда в палату с букетом роз входит Кирилл и убеждает меня во вселенской любви.
— Давай все забудем, малыш, — улыбается он, словно в дешевой мелодраме. — Это первый и последний раз…
— Убирайся, — шепчу я, в глубине души благодаря бога, что этот вурдалак не выбил мне зубы. А синяки сойдут быстро. Глотаю слезы, силясь не разреветься.
— Что? Не понял? — рычит Кирилл. — Что ты сказала, дура?
— Пошел вон, — ясно и отчетливо добавляю я. — Вали по холодку!
— Да ты знаешь хоть, с кем связалась, гнида? — наклоняется надо мной Кирилл. — Даю тебе время подумать…
— А тут и думать нечего? — раздается сзади голос бабули. — Уходи, Кирилл, — заявляет она с ходу, а увидев меня, расписанную под хохлому, свирепеет. В гневе бабуля страшна. Даже дед старался обойти ее стороной. Любая безделица в ее руках превращалась в грозное оружие. Вот и сейчас, подхватив с тумбочки нарядный букет из двадцати с лишним роз, моя любимая бабушка пошла в наступление. Я вижу, как осыпаются бледно-розовые лепестки, как крепкие упругие стебли бьются по спине и плечам Кирилла.
— Сучье отродье, — рычит он, выбегая из палаты. — Я вас с землей сравняю, твари!
А бабушка как ни в чем не бывало садится рядом со мной на скамейку. Гладит по голове морщинистой рукой и о чем-то раздумывает. И только намного позже я узнаю, что она звонила отцу. А тот, не посмев отказать некогда любимой теще, попросил Терезу предоставить мне убежище.
Я чувствую, как моей ладошки касается маленький шершавый язычок, и как на скоростном лифте попадаю из прошлого в настоящее. Бимка облизывает мне руку и преданно смотрит в глаза, а Роберт, хитро улыбаясь, наблюдает за щенком.
— Он тебя любит больше, чем меня, — ноет сын.
— Да нет же, малыш, — улыбаюсь я. В глубине души я надеюсь, что Роберт все-таки от Вадима. Но тест делать боюсь. Каково это — знать, что родила ребенка от человеконенавистника? Наверное, хуже только родить от свекра! И тот и другой варианты поставят точку в этой запутанной истории. Но я совершенно не представляю, как жить тогда? Ежедневно и ежечасно вглядываться в любимое личико и находить там черты лица Кирилла или его папы…
Я гоню прочь непрошенные грустные мысли и вскрикиваю от от неожиданности.
— Мама, что? — испуганно смотрит на меня ребенок, а щенок просто присел на маленькие лапки.
— Сон страшный увидела, — улыбаюсь я. — Будто я в лесу и убегаю от медведя.
— А он злой?
— Конечно!
— Большой? — сын включился в игру и, подняв ручонки с растопыренными пальчиками, рычит, изображая медведя.
— Очень, — киваю я, а про себя думаю, кто же все-таки толкнул бабушку. И по чьему приказу?
Пытаюсь взять себя в руки. Еще раз напоминаю самой себе, что Кирилл погиб, и никто через пять лет мстить мне не будет. И тут же вздрагиваю, вспомнив вчерашние выстрелы. В меня целились? Или все-таки в Вадима?
Подрываюсь с места и хватаю трубку трясущимися руками. Звоню Косогорову, прекрасно понимая, что сейчас он меня пошлет. Но телефон не отвечает, лишь длинные гудки бьются в ухо.
— Пойдем, проведаем дедушку, — предлагаю Роберту и, наскоро завязав хвост, беру на руки Бимку.
— Да, — кивает головой Роберт. — Дедушке там скучно.
Мы поднимаемся на этаж выше, и уже в холле я слышу какие-то посторонние голоса и женский смех.
«Небось, жанчики и лидки прибежали, — криво усмехаюсь я и, войдя в комнату, застаю совершенно непотребную картину. На кровати Вадима сидит какая-то белесая коротко стриженная мымра и гладит его по ноге. Тьфу… Совсем как я!»
Смотрю на настороженную физиономию свекра и морщусь от досады. На губах Вадима Петровича отпечатался то ли блеск, то ли помада.
«Твою ж налево! — вздыхаю я, умоляя себя сдержаться, и тут же поворачиваю к выходу».
— Дедушка занят, — объясняю я удивленному Роберту. — У него посетители. А мы лучше с Бимкой во дворе погуляем.
В спину ударяет рык «Ольга!», но я иду, не оборачиваясь, и когда малыш изумленно смотрит на меня, прижимаю палец к губам и подмигиваю сыну. Роберт тотчас же подхватывает игру, а мне ничего другого не остается, как придумать новую шалость. Вместе с Бимкой мы бегаем по двору, а потом, запыхавшись, плюхаемся на качели.
— Мамочка, как же я тебя люблю! — прижимается ко мне Роберт, и, обняв маленькое тельце, я мысленно отвечаю на засевший в башке вопрос Косогорова.
«Какая мне разница, от кого Роберт? Он мой и только мой. И если мне кого благодарить за него, так только Господа бога. А те двое мужчин, подозреваемых в отцовстве, можно не брать в расчет. Ни один, ни другой не хотели этого ребенка. И каждый счел меня грязной подстилкой. Так для чего же мне делать тест? Абсолютно бесполезная затея!»