Снобы

Мы расстались довольно дружелюбно. Я позвонил Чарльзу, он был благодарен мне и по голосу казался более смирившимся. Так или иначе, через неделю история попала в газеты, и шанс исправить что-то по-тихому был упущен. За завтраком Адела положила передо мной колонку Найджела Демпстера, и я рассматривал смеющееся, грудастое изображение Эдит, которое они выбрали. Была и фотография Чарльза, более унылая, и совершенно ужасный снимок Саймона, очевидно кадр из какого-то телешоу. По иллюстрациям и заголовку – «Графиня и фигляр» – было понятно, что Демпстер уже выбрал, на чьей он стороне. Надо отдать ему должное, и прагматизм, и благопристойность (в кои-то веки) благоволили одной и той же стороне, и я не представлял, как Эдит может найти себе хоть каких-то сторонников.

Сама статья содержала средней правдивости отчет о встрече в Бротоне и исполненную достоинства цитату из интервью с женой Саймона; эти слова делали ей честь.

– Посмотри! – Адела всегда удивительно тяжело прощала людям, если они устраивали подобную грязь. – Глупые дураки!

Не знаю, почему она так обижалась, когда люди позволяли себе прислушиваться к голосу сердца, а не рассудка. В конце концов, вышла же она за меня, а ее мать, например, считала этот поступок опрометчивым до безумия.

– Почему ты так разозлилась? – спросил я. – По-моему, все очень и очень грустно.

– Грустно для Чарльза и для той несчастной женщины с тремя детьми. Не для них. Это они все разрушили.

Как только Демпстер открыл шлюз, как и следовало ожидать, на Эдит набросились те самые журналисты, которые шли на все, чтобы добиться ее расположения, когда она еще только была невестой. И время оказалось очень неудачное. Это был период разочарования в правительстве Джона Мейджора, когда Новые лейбористы исполняли танец семи покрывал, все больше пленяя электорат, и эта повесть о нравах, царящих наверху, идеально соответствовала настроению публики. Так что были и критические статьи Линды Ли-Поттер (от правых), и оскорбительные выпады от «Прайват ай» (от левых). На месте Эдит, всего добившейся своими силами, оказалась Эдит-карьеристка, а ее алчность и страсть к наживе, определенно, олицетворяли бессердечное общество, созданное миссис Тэтчер. Как в случае со скандалом с Гамильтонами или с разводом Спенсеров, вскоре стало понятно, что истинные события и действующие лица уже не имеют никакого значения, важно было то, что они, по мнению газет, символизировали. Как и следовало ожидать, все это стало настоящим кошмаром для Акфилдов, принадлежавших к старой школе, по мнению которой имя респектабельной женщины попадает в прессу только трижды за всю ее жизнь: когда она рождается, когда выходит замуж и когда умирает. Обнаружить, что газеты наперебой критикуют их невестку, было для них все равно, как если бы их раздели и высекли на площади. И если подобная шумиха была отвратительна для них, то для Чарльза она была просто чудовищной. Несколько непоследовательно пресса, постепенно готовившаяся к периоду Блэрократии, решила, что Чарльз хотя и никчемный аристократ, но невинно пострадавшая сторона, – вероятно, потому, что иначе эту историю рассказать было невозможно. Однако и при таком раскладе ему было мучительно видеть, как измену его жены со злорадным торжеством расписывают газеты и журналы. Чем чаще звонили в Бротон, настаивая, чтобы он поделился своей точкой зрения, тем острее Чарльз ощущал, как бесцеремонно вторгаются в его личную жизнь. Правда заключалась в том, что его ужас перед скандалами был не поверхностным жеманством, а глубоким убеждением. Он нес наказание, не совершив никакого проступка. По крайней мере, так представлялось это ужасное происшествие Чарльзу, и полагаю, я не ошибался.

Весь этот цирк продолжался уже несколько недель, когда нас с Аделой пригласили на вечеринку к одной актрисе, которая недавно играла в каком-то триллере мать Саймона. Я подумал, есть вероятность, что любовники тоже будут там.

Адела была очень спокойна.

– Ну, я не собираюсь вылетать вон из комнаты или кидаться на нее с ножом, если ты об этом беспокоишься.

– Я не беспокоюсь. Просто говорю, что их тоже могли пригласить. Мне кажется, желательно было бы не вставать на людях на чью-либо сторону.

– Тебе незачем опасаться по этому поводу. Но, – добавила она, необычно внимательно глядя на себя в зеркало, и всерьез взялась за помаду, – целовать ее или желать ей счастья я тоже не буду.