Снобы

И вот примерно тогда я и осознал, что каким-то неопределенным и неоднозначным образом происходящее было чудовищным оскорблением для Эдит. Блондинка скакала по сцене, выкрикивая свои глупые стишки о том, как ей повезло, и остальные начали сдавленно хихикать. Чарльз молчал. Артист жестом пригласил его на сцену. Было очевидно, что эта часть тоже была обговорена заранее, но Чарльз покачал головой и остался сидеть с застывшим выражением лица. Мальчик-Эдит в замешательстве посмотрел в ту сторону, где сидели Питер, хохочущий Эрик и еще парочка гостей. Номер застопорился и готов был уже совсем прерваться. В следующее мгновение на сцену выскочил Питер, и танец продолжился. Ближе к концу Питеру дали картонную шкатулку, чтобы он подарил ее «невесте», что он и сделал, опустившись на одно колено. Мне вспомнились карикатуры Джиллрея на актрису Элизабет Фаррен, которой в 1790-х удалось выйти за графа Дерби. На дне шкатулки оказалась небольшая корона из театрального реквизита, украшенная яркими цветными стекляшками. С последним аккордом песенки «Эдит» водрузила ее себе на голову.

Отдавая должное Питеру Бротону, хочу сказать, что я уверен: он не понимал, насколько все это вместе может оскорбить Чарльза. И уж точно он совсем не хотел, чтобы вечер закончился именно так, как получилось. Питер был не из самых сообразительных, бедолага, и я помню, что подумал: должно быть, его идея состояла в том, чтобы кто-то просто изобразил Эдит. Само по себе, если бы она просто спела какую-нибудь песню о любви, это могло получиться довольно забавно, но Чейз или кто-то еще немного доработал сценарий. И вышло – думаю, совершенно без ведома Питера, – что ее заклеймили алчной авантюристкой в присутствии ее жениха. Чейз и кто-то еще устроили бурную овацию. Они сидели дальше от сцены и не видели лица Чарльза, но, ей-богу, не понимаю, как они могли подумать, что он сочтет это смешным. Однако Чейз из тех, кто оскорбит вас в лицо, а потом спросит: «Ты что, шуток не понимаешь?» Видимо, он настолько часто так поступал, что и вправду начал считать свои оскорбления шутками, а Чарльза или любого, кто их не принимал, тупым занудой.

Чарльз встал:

– Я устал. Пожалуй, мне лучше вернуться в отель.

Томми и я вызвались сопровождать его, чем дело и закончилось. Мы широкими шагами вышли, оставив остальных оплакивать провал розыгрыша Питера.

– Возьмем такси? – предложил Томми.

Было уже поздно, явственно похолодало, но Чарльз покачал головой:

– Ничего, если мы немного пройдемся? Мне хочется подышать свежим воздухом. – Мы шагали молча, пока он не заговорил снова. – Довольно неприятно было, не правда ли?

– Ну, хватит. – Томми был настроен примирительно. – Уверен, они не хотели тебя обидеть. Полагаю, девушка, или парень, или кто оно там, неверно истолковал инструкции.

– Это все Питер.

– Ну…

Чарльз остановился, оглядываясь.

– Знаете, что меня больше всего огорчило? – (У нас обоих было немало предположений на этот счет, но мы, конечно, промолчали.) – Я вдруг осознал, насколько безмозгла бо́льшая часть моих знакомых. А ведь это, по идее, двенадцать моих лучших друзей, боже мой! – Он горько усмехнулся. – Мне стыдно за них и стыдно за себя.

Когда мы вернулись в отель пешком через весь Париж, остальные, должно быть, уже давно легли спать. Мы разошлись по комнатам, и я полагаю, в целом вечер следовало бы назвать неудачным, особенно учитывая потраченные организаторами труд и средства, но каким-то странным образом я чувствовал, что вспышка гнева Чарльза в немалой степени успокоила меня. Я не изменил моей оценки его умственных способностей, но не думаю, чтобы до этого вечера я мог оценить по достоинству, насколько глубоко порядочным человеком он был. Это не самое модное качество в наши дни, но тут мне показалось, что счастье Эдит в более надежных руках, чем я предполагал.

Глава шестая

Открыв глаза, она осознала, что сегодня – последнее утро в ее жизни, когда она просыпается под именем Эдит Лавери. С нынешнего дня эта девушка уйдет в небытие, и что бы ни случилось в будущем, она уже не вернется. Эдит осторожно спросила себя, что же именно она чувствует. Очень часто, совершая определенный выбор, только произнеся свое решение вслух, понимаешь, что на самом деле хочешь обратного. И она размышляла, не подсказывает ли ей ее интуиция, что она совершает ужасную ошибку, только потому, что именно сегодня ее решение станет необратимым. Но интуиция не желала играть роль Дельфийского оракула и отказывалась высказывать какое-либо мнение. Она не чувствовала ни восторга, ни уныния – только то, что еще многое нужно успеть. Негромко постучали в дверь, и вошла ее мать с чашкой чая.