Снюсь

Кончилось тем, что худсовет предложил мне в соавторы сценариста. Это был профессиональный эстрадный драматург по фамилии Рытиков. Оказалось, что у него уже готов план сценария. У Рытикова был костюм со множеством карманов. В каждом из них лежало по сценарию, скетчу, репризе или тексту песенки. Рытиков напоминал человекообразную обезьянку. Когда искал сценарий в карманах, было похоже, что он чешется.

В сценарии у него все что-то строили и пели.

После худсовета Регина повела меня к себе в кабинет. Она шла впереди по коридору, сухо кивая встречным артистам и режиссерам. Я понуро плелся за нею. Проходя мимо, встречные изображали на лице сочувственную улыбку, в которой сквозило заметное удовлетворение. Решение худсовета уже разнеслось по этажам.

Регина вошла в кабинет, пропустила меня и заперла дверь на ключ.

– Ты должен согласиться, – сказала она тоном, не допускающим возражений. – Звание лауреата у тебя в кармане. Год будешь катать программу, потом получишь заслуженного. Пойми, что тебе нужно добиться положения, чтобы сниться так, как ты хочешь!

– Да-да, – сказал я. – У меня была такая иллюзия. Только я уже снился, как хочу и кому хочу, семь лет назад.

– Ну зачем я с тобой вожусь? Зачем? – прошептала она, прикрывая лицо ладонями.

– Я не прошу, – сказал я.

– Как же! Мы гордые! – обозлилась она. – Ты хочешь пополнить толпу непризнанных гениев? Ненавижу!… Ходят, кривят губы, устало улыбаются, ни черта не де-ла-ют! Ненавижу!

– Хорошо. Я скажу… Худсовет видел сон моей дочери. Я ничего не смог. По-видимому, у меня это прошло.

– Что? Что? – спросила она, округляя глаза.

– Это. Как болезнь проходит…

– Господи! – выдохнула она. – Прости, я не знала. Как же это я не почувствовала?… Тогда немедленно отдыхать, лечиться, немедленно! Это временно, я уверена, так бывает. Я все организую.

– Не надо, – сказал я.

Регина засуетилась, раскрывая и листая записные книжки, шаря в ящиках письменного стола. Она вдруг стала похожа на старушку. Нашла телефон какого-то врача, стала звонить…

Я вышел из кабинета.

У подъезда меня поджидала Яна.

– Поговорим? – сказала она.

– Поговорим, – пожал я плечами.

Мы молча пошли рядом. Яна зябко куталась в воротник шубки. Еще не было сказано ни слова, а я ощущал себя виноватым. Она всегда умела сделать так, что я ощущал вину.

– Это ведь не ты сделал? – наконец спросила она.

– Что?

– Сегодня ночью.

– Не я.

– А кто?

– Дочь.

Яна, усмехнувшись, выглянула из-за высокого воротника.

– Не стыдно? – спросила она.

Я снова пожал плечами.

– Я ведь чувствовала, – покачала головою она. – Зачем ты так?

– Я не хотел.

– Врешь, – холодно сказала она.

– Я! Я! Я!… Я это сделал! – закричал я. – От начала и до конца! Придумал, исполнил и передал!

Она внимательно посмотрела мне в глаза.

– Врешь… А жаль.

В тот же вечер, не сказав никому ни слова, я уехал в Москву.

Я малодушно сбежал. Мне надоело все: сны, концерты, филармония, Регина и раздирающие душу сомнения. Я хотел побыть в одиночестве.

Где можно быть более одиноким, чем в огромном городе, в котором ты никому не нужен?

Я устроился у старого приятеля, с которым когда-то вместе учился в институте. У него была двухкомнатная квартира. В пору нашей молодости он тянулся ко мне, мы почти дружили. Потом он уехал работать в Москву, и наше общение прекратилось. Он встретил меня так, будто мы расстались вчера. Я туманно объяснил, что мне необходимо развеяться после жизненных невзгод. Он тактично ни о чем не расспрашивал.

Денег у меня было примерно на год разумной жизни.

Приятель ничего не знал о моих сновидениях. После того как он убедился, что я потерял связь с бывшими однокашниками и ничего не могу о них сообщить, он стал рассказывать о себе.

Он был убежденным холостяком и жил в свое удовольствие. Пять лет назад он получил двухкомнатную квартиру, для чего ему пришлось временно фиктивно жениться. Теперь он возглавлял большой отдел в научно-исследовательском институте. Нечего и говорить, что у него было все, что необходимо холостяку примерно сорока лет для счастливой жизни: машина, мебель, горные лыжи, японский магнитофон, бар, книги и пишущая машинка.

Было у него и хобби. Он коллекционировал женские трусики. Они находились в специальном шкафу, рассортированные по ящикам. На каждом ящике стоял порядковый номер года. Приятель увлекался этим хобби уже четырнадцать лет.

Трусики были упакованы в специальные целлофановые пакеты. Кроме них в пакете находилась этикетка, на которой было напечатано имя бывшей владелицы и стояла дата. В самом первом ящике лежал всего один пакет. Дальше количество пакетов нарастало по экспоненциальной кривой, имелось пятилетнее плато с количеством трусиков около пятидесяти в год, а последние два года наметился небольшой спад.

Когда я к нему приехал, в ванной комнате сушился очередной выстиранный экспонат. Этикетка была уже заготовлена на пишущей машинке. Экспонат звали «Екатерина».

– Екатерина Семнадцатая, – сказал приятель.

Впоследствии я имел честь познакомиться с некоторыми дарительницами.