Снежный перевал

Неожиданная мысль молнией пронзила его: он вытащил из хурджина папаху Абасгулубека. Гнедой понюхал ее, заржал. Гамло поводил папахой над ячменем, конь опустил голову, понюхал ячмень, стал есть.

Гамло сунул свою папаху в хурджин, водрузил на голову папаху Абасгулубека. Он не думал отступаться от своего желания: ездить на коне Абасгулубека, носить его папаху и орден.

Гамло вышел из конюшни. Сегодня он решил устроить небольшое празднество, повеселиться. А если в компании найдется и певец, будет совсем славно. Дом ашуга Худагулу был по пути, поэтому, никого не послав, он отправился сам. По дороге ему встретился мальчик, весь в лохмотьях. Увидев Гамло, он в ужасе вбежал в дом. Гамло направился за ним и, толкнув калитку, увидел, как тот на веранде говорил своему младшему брату:

— Станешь плакать, придет Гамло и съест тебя.

Услышав слово «Гамло», ребенок бросился вон с веранды.

Гамло засмеялся: ему понравилось, что его имя наводит на детей страх.

— Эй, Худагулу! — крикнул он.

Хозяин дома, кашляя, вышел на веранду.

— Кто там, проходи.

— Это я, Худагулу.

Ашуг узнал Гамло по голосу. Растерялся, засуетился на веранде, заспешил по скрипучей лестнице навстречу гостю. «Чем я прогневил аллаха?» — в смятении подумал он.

— Проходи, Гамло. Не каждый день нас посещают такие именитые гости.

Ашуг Худагулу был долговязым, тощим, вечно больным человеком. Иногда во время пения на него находил приступ кашля, и слушатели, безнадежно махнув рукой, торопились вывести его на свежий воздух. Сам он стихов не сочинял, за ним водился грешок: иногда он выдавал малоизвестные песни Алескера и Курбана за свои.

Гамло быстро выпростал свою руку из его худых, длинных пальцев.

— Оказывается, твои дети знают меня.

— Ну конечно же! Тебя знает весь мир.

— Не заливай! При чем тут мир? Младший твой плакал. Стоило его брату назвать мое имя, он тотчас бросился бежать. Верно, ты пугал их мной?

— Не приведи господь.

Удивительная мысль пришла в голову Гамло, она захватила все его существо, и он даже подобрел от предстоящего наслаждения.

— Знаешь, Худагулу, хорошо, если бы ты сложил в мою честь песню. На какую мелодию поют дастан «Кёроглу»?

— «Мисри».

— Вот-вот. На эту мелодию и будешь петь. Помнишь, когда-то пели песню в честь Абасгулубека? Вот такую же и споешь...

Только сейчас Худагулу заметил папаху Абасгулубека на голове Гамло. Он приглушенно кашлянул и, вытирая набежавшие слезы, попытался как следует рассмотреть папаху, желая убедиться: не ошибся ли? А Гамло продолжал:

— Смотри не забудь. Приходи через час. Я уже позвал гостей. Споешь в мою честь песню.

У Худагулу начался очередной приступ кашля, и Гамло, не ожидая, когда это кончится, махнул рукой и ушел.

«Господи, что он говорит? — стоя посреди двора, думал Худагулу. — Почему он надел папаху Абасгулубека? Может, его убили? Не верю! Гамло не справится с Абасгулубеком! Но что же случилось?..»

Худагулу никак не мог прийти в себя. Ни Кербалай Исмаил, ни Гамло ни разу не переступали порог его дома. Всегда посылали Расула. Теперь, видимо, многое изменилось. Папаха Абасгулубека на голове Гамло! Было отчего растеряться и разводить руками.

Он возвратился в дом, снял со стены саз.

— Приготовь сапоги, папаху...

Жена радостно улыбнулась и стала скидывать из ниши на пол тюфяки и одеяла. В глубине ниши лежал заветный узел, в котором хранились сапоги, брюки, рубаха и каракулевая папаха ашуга. Коль муж взял в руки саз, он приглашен играть, и какое-то время семья будет жить в достатке.

Худагулу стал одеваться. Отвернувшись к стене, повязал широкий ремень. Ашугский костюм был гордостью всей семьи, прекрасной, единственной и дорогой реликвией. Однажды, обнаружив, что рубашку в двух местах поела моль, Худагулу несколько дней не мог прийти в себя от огорченья.

Одевшись, Худагулу, казалось, стал выше ростом, стройней, моложе. Перекинул через плечо саз.

— Далеко собрался? — спросила жена.

— Нет.

— Отец, возьми и меня, — попросил старший сын, поглаживая складки на рубашке отца.

— Гамло сегодня гуляет. Сам приходил приглашать.

Радость сошла с лица женщины, даже сын опустил руку.

Худагулу вышел на улицу. Навстречу ему ехал всадник. Магеррам, — это был он, — увидев Худагулу, остановил коня.

— Куда собрался? — спросил он, поздоровавшись.

— Пригласили петь.

— Ты хоть знаешь, Худагулу, куда тебя позвали? — зло спросил он.

— Ашуга зовут на праздники и свадьбы. С сазом на похороны не идут.

— Дело как раз в том, что ты приглашен на похороны. И что ты за человек, Худагулу? И к друзьям идешь, и на приглашения врагов откликаешься.

— Что делать? Не ходить? А кто станет кормить моих детей?

Магеррам понимал его, но согласиться с тем, чтобы ашуг пел в компании убийц, не мог. Как можно праздновать убийство? Как согласился на это дядя? Разве недостаточно той низости, что они совершили?

— Ашуг, знаешь, что случилось?

— Нет.

— Убили Абасгулубека и Халила.

— Как?! Не может быть! — голос Худагулу задрожал. — И у кого рука поднялась, Магеррам?

— Они совершили убийство. И теперь зовут тебя, чтобы ты пел в честь их «победы».

Ашуг стоял, опустив голову, носком сапога разрывая снег.