Снежные зимы

   — Мама! Никаких сцен, никаких слез. Все решено. Даже записано. Только к тебе, папа, одна просьба. По каким-то там, хорошим или плохим — не знаю, — законам загс регистрирует брак через две недели после того, как подано заявление. Мы подали сегодня. И у нас — вы знаете — нет этих двух недель. Если ты пойдешь, папа, и поручишься за нас — запишут раньше. Мы тебя очень просим.

   Поднялся Саша, лицо его было уже не красным, а в буро-лиловых пятнах.

   — Ольга Васильевна… Василь… Иван Васильевич. Простите, Ольга Устиновна… Я… я прошу простить, что так… мы люди военные… Я полюбил Ладу тогда, летом… Я… я прошу ее руки…

   — О боже! Как старомодно! — схватилась за голову Лада с притворным возмущением.

   Василь захохотал.

   — Руби концы. Саша!

   — А шампанское где, черти? Шампанское где? — закричал Иван Васильевич. — Не стыдно вам? Эх, вы!

   Дети смущенно переглянулись. Он встал из-за стола, ушел в кабинет, напугав молодежь: неужто обиделся отец? Вернулся с бутылкой шампанского, которую тайком купил на всякий случай. Василь снова крикнул:

   — Вива! Полундра! Свистать всех наверх.

   А мать вдруг разрыдалась, упала лицом на стол, судорожно забилась. Возможно, ей показалось, что все они — дети, отец — были в сговоре между собой, одна она ни чего не знала. Все смутились, растерялись, стали утешать кто как умел. Лада обняла мать, поцеловала в ухо.

   — Мамочка, милая, почему ты? Ну, что случилось? Не огорчай нас в такую минуту.

   — Ольга Устиновна, не обижайтесь, пожалуйста.

   — Мама, это моя выдумка. Меня вини. Саша тут ни при чем! Саша хотел поговорить с тобой, с отцом…

   — Ольга, успокойся, пожалуйста. Я ведь тебя предупреждал. Зачем теперь эта нетерпка? Скажите, пожалуйста, какая трагедия! Дай лучше бокалы. Выпьем за их счастье.

    По широте своей натуры, по неопытности или, может быть, нарочно — от радости — Лада спутала все расчеты отца и матери — сколько гостей пригласить, где кого посадить? Пришло, должно быть, полкурса физиков — простых, подстриженных под бокс парней и бородатых юношей, девушек в сверхмодных платьях и в вовсе простеньких, дешевых (одни из желания выразить пренебрежете к обывательскому поклонению моде, другие, верно, оттого, что на моду не хватает студенческой стипендии). Пришли два малийца. Принесли искусно вырезанную из черного дерева статуэтку молодой негритянки — символ матери. Особенно любовно художник вырезал грудь — необычайной красоты. Юные шутники стали молиться черной богине, касаясь статуи, как святыни.

   Молодежь до того, как пригласили к столу, вела себя независимо, шумно, на пожилых гостей не обращала внимания, казалось — полностью игнорировала присутствие дедов и отцов. Кое-кто из ребят не постеснялся без приглашения, без тостов дегустировать поставленные на стол напитки, правда, только в комнате, отведенной для молодых гостей.

   Женщины подпенсионного возраста качали головой, вздыхали, перешептывались: вот, мол, какие дети пошли! Ивана Васильевича и Ольгу Устиновну ничто в поведении Ладиных гостей не задевало, они хорошо знали этих юношей и девушек, таких угловатых в жизни, иногда несдержанных в проявлении чувств, но упорных в учебе, в завоевании глубин и тайн, до которых еще совсем недавно добирались лишь гении, и то ощупью.

   Родители удивились, когда пришел Феликс Будыка — длинный сутулый мужчина в очках, в дорогом, но мешковатом новом костюме. Он передал невесте тяжелый пакет, неловко поцеловал руку, сказал: «Поздравляю». Забыл поздравить жениха пли, может быть, не сразу разобрал, кто жених. Саша надел Васин штатский костюм, чуть короткий и тесноватый, и как-то сразу слился со студенческой компанией. Один Василь выделялся своей флотской формой. Феликс мигал, протирал запотевшие очки, пока Василь относил к соседям его пальто, шапку. Долго не мог решить, куда ему двинуться: направо, где в Ладиной комнате группировалась молодежь, или налево, в большую комнату, где расположились остальные гости. Направился к молодежи. Но те не очень-то его приняли — даже притихли на какое-то время. Иван Васильевич тайком спросил у дочки:

   — Ты пригласила?

   — Я.

   — Это жестоко.

   — Но интересно. Пускай учится, как люди женятся, — засмеялась Лада.

   Поджидали Будык-старших. Они были первыми в списке гостей, составленном Ольгой Устиновной и обсужденном всей семьей. Но раньше, чем передали приглашение — их Лада печатала на машинке целый вечер, — Валентин Адамович позвонил сам, видно, узнав от сына. Лада нарочно ошеломила Феликса неожиданной новостью — позвонила ему даже раньше, чем сказала на курсе.

   — Иван? — прогудел в трубку бас Будыки, хотя баса у него не было. — Не Васильев, а чертов сын! От тебя всего ожидал, любой гадости. Но этого!.. Ну, знаешь!.. Смертельно ты нас с Милей обидел.

   — Чем?

   — Еще спрашиваешь — чем! Выдаешь замуж Ладу — и ни слова. Мою любимицу и крестницу!

   — Валентин, сын Адамов. Становишься подозрителен, теряешь веру в друзей. И я, и Ольга, и Лада считаем тебя на свадебном вечере гостем номер один. Тебя и Милану, разумеется.

   — Правда? — Голос перешел на собственный тембр. — Только не гость номер одни, а друг номер один! Друг! Не забывай, пожалуйста.