Снежные зимы

   — О-о, кого я вижу! Иван Васильевич! Каким ветром занесло вас в наши болота? В командировке? — долго тряс руку.

   — Нет… В гостях.

   — У кого? У него? — протянул руку Олегу Гавриловичу.

   — Нет. У нее, — кивнул Антонюк на Виталию, которая со стороны со скептической улыбкой наблюдала за их встречей, за притворной радостью хозяина.

   — У нее? — удивился, но тут же, спохватившись, повернулся, чтоб поздороваться, сказал галантно: — Имею честь, дорогая Виталия… Виталия…

   — Ивановна. — подсказал Антонюк.

   — Помню, помню… Как же! Но иногда такие простые имена боишься перепутать. Годы, знаете… Склероз. Родичи?

   — Родичи, — поспешно ответила Виталия, должно быть, не желая, чтоб Иван Васильевич стал объяснять, что они вместе с ее матерью партизанили.

   — Так прошу быть и моим гостем, Иван Васильевич! Дом вон рядом. Спасибо, построил предшественник. Ничего домишко.

   — Да нет, спасибо. Только из-за стола.

   — Да разве зайти — так уж сразу за стол? Чашечку кофе. Моя жена варит отменный кофе. И посмотреть у меня есть что.

   — Не будем обижать хозяина. — сказал Олег Гаврилович, ему хотелось зайти.

   Иван Васильевич подумал, что Сиволоб изрядно изменился: меньше стало важности, деланной независимости, больше — угодливой суеты. «Не знает, верно, что я на пенсии». Поглядеть в доме и в самом деле было на что. Музей. Стены завешаны картинами. Полотна художников неизвестных, вероятно не первостепенных, однако же — оригиналы. Больше — пейзажи. На двух-трех картинах Иван Васильевич узнал знакомые места, которыми не раз любовался сам. Особенно много было видов Немана и Гродно.

   Но еще до картин поразила хозяйка, встретившая их на просторной веранде. Маленькая, ладно скроенная женщина с хорошенькими ямочками на щеках, с малиновыми, как бы припухшими или капризно надутыми губками, что придавало ее лицу детски-милое выражение. Была она на добрых пятнадцать лет моложе своего лысого мужа. Просто, но со вкусом одетая — шерстяной серый костюм, зеленая нейлоновая куртка на молнии. Куртку эту она сразу же сняла, заведя гостей в теплый дом.

   И еще одно удивило Ивана Васильевича — обстановка. Здесь, в полесской глуши, — стильная мебель, не бобруйской, не мозырской фабрики, а импортная, чешская или немецкая. Откуда взялись деньги, чтоб купить все это? Три последних года Сиволоб на районных должностях. Да и раньше не такой уж у него был высокий оклад. Антонюк получал в два раза больше, но если б и захотел, вряд ли мог бы накопить на такую мебель, (как призывают рекламы сберегательных касс: «Деньги накопил — мебель купил»), а тем более — на картины. Черт его знает, а может быть, человек, который не умел руководить совхозами, — художник, художник в душе и призвание его — собирать картины, создавать красивые интерьеры, любоваться ими. Или это его хобби? Есть же у него, Антонюка, свое хобби — охота.

    Хозяйка скрылась — ушла на кухню. Хозяин показывал гостям картины.

   — Это Неман у Мостов. Помните, Иван Васильевич! Дубы у реки. Это вид с Немана — на Калужскую церковь. Друскеники. Парк. Иван Васильевич помнит. Мы с ним там отдыхали. А это уже Двина, Полоцк. В современном пейзаже художник искал приметы старины. Обратите внимание…

   Высокий, сутулый, лысый, ступал он мягко, как кот, здесь у себя дома, — важно, несуетливо, и в голосе появились прежние нотки. Человек разыгрывал глубокого эрудита. Иван Васильевич вспомнил голос, фигуру, первое впечатление от знакомства с Сиволобом и всю эволюцию своего отношения к этому деятелю и теперь не верил даже тому, что он рассказывал о картинах, не верил глубокомысленным высказываниям знатока искусства. Усомнился даже в том, что это страсть, увлечение, хобби. Разве что не его, а той хорошенькой женщины? Виталия — Иван Васильевич следил за ней — сперва смотрела на картины с почти детским восторгом, но потом у губ ее появилась скептически-насмешливая морщинка, сменившаяся в конце концов откровенно иронической усмешкой.

   — Это вы покупали все или получали в подарок? — спросила девушка.

   — И покупал, и дарили. Тому, кто покупает, художники любят дарить. Начала Маша. Она жила среди художников. А потом я увлекся. Познакомился. Возил художников на рыбную ловлю. Я ловил рыбу, варил уху, а они писали этюды и дарили их мне. — Сиволоб довольно рассмеялся и погладил лысину: умная, мол, голова.

   — Подарили бы вы школе эти картины, — сказала Виталия.

   Сиволоб на миг застыл от неожиданности. Потом с натугой, с судорожной гримасой выдавил из себя басовитый хохоток.

   — Э-э, дорогая Виталия… Виталия… — опять забыл такое простое отчество. — Вы не знаете психологии коллекционера. Попробуйте попросить у филателиста плохонькую марочку. Не даст. Не потому, что скуп. Не сможет расстаться. Так ведь то марка, а это картина, произведение искусства. Картины начинаешь любить, как собственных детей.

   — У вас есть дети? — спросила Виталия. Гордей Лукич смутился.