Снежные зимы

   Он кипел, и это кипение, видно, почувствовал Семен Семенович. Встал с кресла, выпрямился, окинул взглядом кабинет, как бы подчеркивая свое величие, свой сан: не вздумай, мол, оскорбить при исполнении служебной миссии. Иван Васильевич сдержался: на кой черт ему лезть па рожон. Вышел взволнованный, но, пока шел по лестнице, почти успокоился. Даже не потянуло побродить, как обычно после таких разговоров. Забавляло неожиданное Семеново толстовство: «Надо прощать обиды…» Все-таки, видно, грызет тебя совесть. Хочется, чтоб тебя простили…

   Была оттепель. Снег таял, он выпал ночью, и улицы не успели очистить даже здесь, в центре. Под ногами — скользкое месиво. В воздухе пахло весной…Ольга выслушала молча. Тяжело вздохнула:

   — О боже!

   — Чего ты вздыхаешь?

   — Ничего, — и ушла на кухню.

   Это ее «о боже!» хуже самых многословных упреков. Разозлился. Но и жалко было жены: она вбила себе в голову, что спасение его только в работе. От чего спасение? Мало он поработал? А теперь разве сидит сложа руки? Ольга вернулась. Сказала будто бы весело, будто бы в шутку:

   — Если б я была, как другие жены, продолбила бы я тебе макушку за такие «взбрыки»… Ты хуже Васи, когда ему было семнадцать… В двадцать три он сам поумнел, а ты…

   — Ольга, это не «взбрыки». Существуют принципы.

   — Но я не такая, как другие. Во всем не такая. Нет. — И вдруг расплакалась.

   Ивана Васильевича в первый миг слезы жены ошеломили: из-за чего трагедия? А потом разозлился:

   — Не строй из себя мученицу! Мерзкая роль! Лучше уж ругай. Бей тарелки. Попрекай за все грехи! Я стерплю. Но ни ты и никто другой не заставят меня кланяться Королькову или Семену.

    Дня через два после этого разговора случайно встретил на улице своего выученика, сотрудника, который лет шесть назад по собственному желанию поехал в совхоз, — Казимира Захаревича. Непоседливый такой парень был, худощавый, очень не любил заниматься бумагами и любил в командировки ездить. Иван Васильевич не видел его года три. Оба обрадовались встрече.

   — Как живешь, Казимир?

   — Разве по мне не видно? — Директор совхоза надул розовые щеки, ткнул в них кулаками, грохнул хохотом на всю многолюдную улицу.

   — Черт побери, отчего вас так разносит? Я же знаю жизнь директора. Весь день на ногах… В пять встаешь, сразу на воздух…

   — Так, может, от воздуха, Иван Васильевич? — зубоскалил Захаревич.

   Слово за слово, то всерьез, то в шутку, — и почувствовали, что есть у них о чем поговорить, хочется посидеть. Прихватили бутылочку, отправились к Антонюку. Сперва хозяйничали сами. Потом вернулась с работы жена. Стол был накрыт заново, женскими руками, с обычным Ольгиным радушием. Когда славно поговорили — каждый из них умел и рассказать, умел и послушать другого (редкий талант) — и немножко выпили, Захаревич неожиданно предложил:

   — Иван Васильевич, плюнь ты на все, и идем ко мне главным агрономом.

   Мгновение стояла тишина. Хозяева уставились на гостя. Тот смутился: неужели обидел таким предложением? И вдруг Иван Васильевич разразился хохотом. Откинулся на спинку стула, задрал голову и прямо-таки заливался смехом. Захаревич совсем сконфузился: смеются над ним, дураком.

   — Ольга! Слышала? Ей-богу, гениально. А травы запахал?

   Захаревич все еще не понимал, в чем дело. И Ольга не понимала. Иван Васильевич опять засмеялся и тут же умолк.

   — Ты серьезно?

   Серьезно, — неуверенно отвечал директор.

   — Не боишься?

   — А чего мне бояться?

   — Опыта у меня больше.

   — Тем лучше.

   — Согласен! Ольга! Я согласен! Как до сих пор не подумал, что мне надо вернуться не в мягкое кресло, а в свою молодость, к земле, к людям, которые на ней работают. Так просто и так мудро! Я ведь мог давно. Нет, не мог. Тогда, до октября, меня, верно, никто не взял бы и никто не утвердил — травянист, антикукурузник. А теперь, думаю, не решатся возражать. Ни обком, ни райком.

   — В райкоме у нас рады будут, Иван Васильевич.

   — Значит, по рукам?

   Хлопнули ладонью о ладонь, как цыгане. Засмеялись.

   — Выпьем за мою будущую работу! Ольга! А ты чего нахмурилась? Не согласна?

   — Ты меня ничем уже не можешь удивить, Иван. Но когда тебя вызовут на бюро райкома — почему не перевозишь семью, — придется тебе оформить развод. — Она грустно улыбнулась.

   Захаревич успокаивал с серьезностью охмелевшего человека:

   — Не бойтесь, Ольга Устиновна. Теперь на бюро не таскают из-за того, что не переезжает семья. Никого же не посылают силком, как раньше. Сами едут. Просятся. К тому же мы почитай, что пригородное хозяйство. Каких-то шестьдесят километров. А что теперь полсотни верст? Не на волах. Вот приедете к нам — увидите. Летом отдыхать будете. Лес у нас… Бор… До Березины, правда, далековато. Да что нам какие-то семь или десять километров!