Снежные зимы

   Он, Антонюк, не злопамятен. Но, на свою беду, ничего не забывает. И актер плохой: не сыграет уважения и почтительности. Испортит настроение высокой персоне, навредит себе. Решил: не идти. Если разговор действительно серьезный — пусть позовет кто-нибудь из тех, кто тогда поддерживал его. Были такие люди. Но Ольга не одобрила его решения, хотя, конечно, понимала мужа. Ольга мягко и осторожно стала уговаривать его пойти. Мол, не целоваться тебе с ним, не он же тебе работу будет предлагать — государство. Это, безусловно, не его инициатива. Считай, что говоришь не с Семеном Семеновичем, а с человеком на определенном посту, который он пока еще занимает. Если б жена по примеру других жен так уговаривала его из эгоистических соображений — из-за денег, положения, — ни за что не пошел бы. Но нет, у Ольги другое. Ей кажется, что это последняя возможность вернуться на работу, которая, по ее мнению, нужна ему как воздух. Не хотелось огорчать жену. Был благодарен ей за такт и сдержанность: после отъезда Виталии — ни слова о Наде, вообще о прошлом. Пошел.

   Семен Семенович и вправду встретил чуть ли не объятиями. Иван Васильевич отворил дверь — тот уже посреди кабинета, на пестром ковре, дородный, веселый, улыбка во все широкое, по-мужицки простое лицо. Долго жал руку. Хлопнул по плечу.

   — Рад приветствовать, рад. Давно не видел. Как живешь? Что не заходишь? Обиделся? Напрасно, напрасно. Кто из нас не ошибается! — Однако не стал уточнять, кто из них двоих ошибся. — Как семья? Все здоровы? Слава богу.

   Сам спрашивал — сам отвечал. В бодром тоне. Зная эту его привычку. Иван Васильевич когда-то пошутил: на вопрос «Как семья? Все здоровы?» — ответил с печальным видом:

   — Плохо, Семен Семенович.

   — Что такое?

   — Бабушка умерла.

   — Твоя?

   — Да.

   — И ты так горюешь?

   — Вырастила она меня.

   — Сколько же ей лет?

   — Девяносто семь.

   — Сколько? И ты так скорбишь о такой древней старушке? — Очень это удивило Семена Семеновича, и он на полном серьезе утешал осиротевшего внука.

   Да, он такой, Семен Семенович. Входят пионеры приветствовать съезд — стоит в президиуме и, не стыдясь всего зала, плачет, как бобер, — от умиления. А через десять минут бросает с трибуны серьезнейшие политические обвинения товарищу по работе, который когда-то в чем-то не согласился с ним.

    Антонюк не «клюнул» на вопросы о семье, о здоровье. Его сдержанность заставила Семена Семеновича насторожиться. Обидела человеческая неблагодарность. Но он умел великодушно подняться выше мелких обид. Усевшись за модернизированный стол, начал длинную — нельзя сказать, что не интересную для того, кто первый раз слышит, — лекцию об осушении и освоении болот на новом техническом и агрономическом уровне. Антонюк знал: умеет товарищ показать свою эрудицию. Но не мог не удивляться: неужели человек настолько потерял чувство меры, такта, что щеголяет своими знаниями перед ним, агрономом, да еще бесстыдно, прямо в глаза, повторяя его, Антонюка, давнишние высказывания. Очень хотелось сказать: не занимайся плагиатом, дорогой Семен Семенович, но, помня наказы жены и свое обещание, молчал, терпеливо слушал. Однако не выдержал-таки в конце концов, перебил:

   — В мелиорации расширяются штаты?

   Семен Семенович удивился — не сразу сообразил, о чем он спрашивает. Понял — рассмеялся. Не терпится узнать, что тебе предложат? Нет. Не в мелиорации. — И назвал должность, равнозначную той, которую Антонюк занимал до своего вынужденного двухлетнего отдыха. Кажется, все хорошо, но… Ивана Васильевича поразило предложение. Во-первых, это была другая область, надлежало заниматься не выращиванием технических культур, а переработкой их в готовую продукцию. Что ж, в конце концов можно, как говорится, отведать и этого хлеба, работа не менее благодарная. Но… еще одно: непосредственный начальник — Корольков. Тот самый, который так стремился первым улететь из партизанской зоны. Случайность? Да нет, Семен Семенович с Корольковым, кажется, друзья.

   — Корольков знает, кого ему предлагают в заместители?

   — А как же… Скажу больше: это его личная просьба.

   — Странно.

   — Что тебя так удивляет?

   — У нас с ним сложные отношения. С войны.

   — Что там у вас в отряде было? Бабу не поделили, что ли? — хохотнул Семен Семенович, хитро прищурив глаза под рыжеватыми, как бы выгоревшими на солнце бровями. Грубо дал понять, что знает все грехи Антонюка. Но, должно быть увидев, как посетитель изменился в лице, и зная его характер, укоризненно, по-отечески покачал головой и сказал добродушно: — Злопамятный ты человек, Иван Васильевич.

   — Не злопамятный. Но к Королькову не пойду.

   — Много потеряешь.

   — Что я могу потерять? Пенсию?

   — На пенсию твою никто не посягает, но если ты действительно хочешь работать…

   — Я действительно хочу работать.

   — То советую поразмыслить. Подумай. Поговори с женой, с друзьями. Не торопись. Зачем нам спешить? Иван Васильевич! Мы уже не молоды. В таком возрасте надо прощать обиды…

   — …и замаливать грехи. — язвительно подсказал Антонюк. — Я это и делаю.