Взволнованный, поправляя сбившийся на сторону галстук, Петя вернулся к Снегурочке, она прочла приказ и заплакала — конечно, от радости. Как известно, у людей слезы соленые, а у снегурочек — пресные, вкуса талой весенней воды. Но она плакала, и слезы становились все солоней. Петя обнял ее — очевидно, прыжок придал ему смелости — и на своих губах почувствовал вкус этих слез. Он был талантлив, умен; его считали надеждой науки. Но даже если бы он не был надеждой науки, все равно он догадался бы, что если слезы становятся солонее, значит, Снегурочка постепенно превращается в самую обыкновенную гражданку женского пола, без особых примет.
На следующий день они отправились в Парголово, где у родителей невесты был свой маленький домик. Дети выросли, разъехались, и нет ничего удивительного в том, что старику пришла в голову счастливая мысль вылепить дочку из снега. Нехорошо было бы уехать в Москву, не простившись с ними! Но в Парголово необходимо было съездить и по другой причине. Без свидетельства о рождении трудно получить паспорт, а без паспорта невозможно прописаться, тем более в Москве. У Снегурочки не было этого свидетельства. Между тем в Парголове нашлись свидетели, которые могли удостоверить, что в таком-то году, такого-то числа, в таком-то дворе она была действительно вылеплена и действительно из снега. Это были мальчишки, игравшие в тот день в снежки во дворе.
…Нужно было еще поездить по магазинам лабораторного оборудования, а в Институте отметить командировку.
Наденькину маму нужно было встретить, а она вернулась с Брюссельской выставки и только о дамских платьях рассказывала минут сорок. К Туманову просто необходимо было заглянуть хоть на десять минут, поблагодарить и проститься. Башлыкову нужно было оставить что-нибудь на память, а ведь это очень трудно — купить подарок мужчине, изучающему китайский язык и прилично играющему на виолончели.
Словом, Петя был еле жив, когда в половине первого ночи он полез на верхнюю полку в «Стреле», стараясь не задеть длинными ногами соседей. На нижней, положив ладонь под щеку, спала Снегурочка, опустив нежные темные овалы ресниц.
В вагоне было жарко, и, свесив голову с полки, Петя время от времени посматривал на нее с беспокойством. Приказ приказом, а остерегаться все-таки не мешает. Не растаяла бы! Он не выдержал, слез и осторожно погладил ее тонкие руки. Но руки были теплые и даже — или Пете показалось — слабо пожали его широкие, здоровенные лапы.
«Может, все-таки на север податься? — подумал он, вернувшись, и натягивая на себя одеяло. — Отказался, дурак, когда меня в Новосибирск приглашали. Ну и что ж, а теперь соглашусь… Холодильник купим, — думал он, засыпая. — В город Снежное будем ездить, Снежнянского района. Летом на снежные вершины полезем. У меня второй разряд по туризму есть? Есть. Снегирей купим. Хотя снегири тут, кажется, ни при чем. Все равно, ей будет приятно».
Колеса стучали успокоительно, весело и тоже все про снегирей, снегопады, город Снежное, снежных коз, живущих на снежных вершинах…
Прочитав эту сказку, Эммануил Генрихович Казакевич неожиданно оценил ее в свете кампании против космополитизма.
— Отлично! — сказал он с веселым злорадством. — Пускай они узнают, что вам плевать на их вонючую кампанию.
— Но я не собираюсь ее печатать. Это ведь просто шутка.
— Напрасно. Я бы напечатал.
Я рассказал ему, что наш друг Николай Леонидович Степанов, возвращаясь домой с заседания в Институте мировой литературы, еще с порога кричит жене:
— В ванну! Скорее в ванну. Я весь в дерьме.
Он пользовался другим, более выразительным словом.
Прошло несколько лет, и я, взглянув на историю стекла Часовщикова с другой, реалистической точки зрения, написал рассказ «Кусок стекла». Фамилии я оставил, а фигурой оставшейся жить Снегурочки воспользовался для новой сказки «Легкие шаги».
«Новый мир» принял рассказ «Кусок стекла» к печати. И Твардовский, которому очень понравился рассказ, позвонил мне:
— Пишите больше, как говорят молодым.
Вениамин Каверин:
«Оставаться верным себе…»