Снег и летний зонтик

…Вскоре я был призван в армию. Два года пробыл в Бирме, вернулся в конце 1946 года. Мадарако очень переменилась. Эта перемена произошла в ней сразу же после того, как я и Мадарако расстались с тобой. С тех пор наши отношения испортились… Перед тем как меня призвали в армию, я писал тебе из Токио (возможно, ты не получил письма). Чем сильнее я любил Мадарако, тем чаще она говорила мне: «Ты виноват перед Суги». Мадарако каждый день мучила меня этим. Это было несправедливо – думать, будто тебя предал я. Но Мадарако говорила, что сделал это именно я. Когда я узнал, что ты вынужден был оставить школу (а узнал я от кого-то уже много лет спустя), я как-то растерялся и не знал, что делать. Ведь все считали меня виновным в этом…

Много лет прошло с тех пор. Не встретишься ли ты со мною теперь?

Что же касается Мадарако, то вскоре после моей демобилизации она ушла от меня.

О болезни не было сказано ни слова.

Это было письмо, полученное спустя тринадцать лет. И стиль и почерк его были беспорядочны. Оно адресовано мне в город S префектуры Нагасаки из Сабаура острова Камадзима префектуры Нагасаки; пять дней потребовалось, чтобы где-то узнать мой адрес.

Да… Как пишет Сакура, прошло много лет.

Тринадцать лет назад, в 1943 году, я и Сакура Дзюндзи были студентами колледжа. Я учился на литературном факультете (группа «а»), Сакура – на естественном (группа «б»). Сакура был старше меня на четыре года и выглядел уже совсем взрослым. Среднюю школу Сакура окончил в Маньчжурии. Друзьями мы стали после совместной подготовки к студенческому празднику.

На этом празднике я познакомился с девушкой по имени Ёсидзуми Мадарако. Она была старше меня на год и, окончив школу, работала в мореходном училище. Мадарако (мы звали ее так) и я каждый вечер, взявшись за руки, подолгу сидели на холме, откуда было видно море. Я решался лишь держать ее руку в своей. Но вот Мадарако сделали предложение (она мне рассказала, что он – лейтенант военно-морского флота, а отец ее ведь тоже моряк, поэтому, наверно, согласится). Я не знал, как мне быть, и обратился за советом к Сакура.

Сакура встретился с Мадарако (сделал он это ради меня), а спустя некоторое время они оба исчезли из Кагосима. Однокурсника, который рассказал мне, что Мадарако ждет ребенка, я нещадно избил – это было начало. Затем я много пил авамори,[1] покупая его на черном рынке. Выбирал я только крепкое авамори, такое, которого достаточно было выпить два го,[2] чтобы свалиться с ног и спать до утра. Предательство Сакура было для меня мучительнее и тяжелее, чем измена Мадарако.

Через полгода после исчезновения Сакура мы устроили темную профессору немецкого языка, который плохо знал свой предмет. В колледже обсуждался вопрос о виновниках происшествия. Дело кончилось тем, что я и еще один студент были исключены.

Письмо Сакура живо вернуло меня на тринадцать лет назад, ко всем этим событиям.

Я почему-то не верил бумаге с красными линейками, в которой сообщалось о смерти Сакура – Сакура, написавшего мне письмо. Я помнил его, как вчера, а вот Мадарако забыл.

С пристани послышался голос:

– Господа пассажиры!

Это приглашали на лодку, принадлежащую хозяину гостиницы.

– Едущих на шахту Камадзима прошу садиться!

Объявлял это несомненно хозяин лавки, где продавалась лапша.

– Эй, эй, сейчас иду! – закричал я.

И все-таки я не забыл Мадарако, мне только казалось, что я забыл ее.

Женщина, которую я видел в лавке, уже сидела в лодке. Хозяина лавки не было видно.

– Садитесь скорее. До открытого моря двадцать минут хода, – сказал старый лодочник.

Глядя на старика, я подумал, что он, наверное, уже давно работает здесь.

Как только лодка отошла от пристани, женщина начала болтать.

– Барин, – обратилась она ко мне, затем, рассмеявшись, поправилась: – Господин… от шахты до Сабаура далеко… Хоть вы и очень хотите туда попасть, придется вам переночевать на шахте…

– Сейчас только и приезжают скупщики угля. Там есть и гостиница, только номер получить трудно.

Болтовня женщины надоела мне, и я ответил:

– Пойду в Сабаура хотя бы пешком.

– Еще бы, в Сабаура ведь есть женщины легкого поведения. А что, старик, там еще остался веселый квартал? – обратилась она к лодочнику.