Снайперы

Уже дело к вечеру, а немцев никак из их траншей не выбьют. Давайте, говорят, девчата, и вы туда. И всех ездовых туда собрали, жителей. Зачем? Мы зашли в траншею – ничего не можем сделать – уже темнеет. А людей осталось мало-мало, почти одни девчата да ездовые. Берите, говорят, раненых, кого сможете унести, и возвращайтесь в свои траншеи. Мы взяли не всех, потому что не унести всех. А потом немцы добивали тех, кто остался, они так кричали, так кричали! – их штыками добивали. И поставили нас на ночь в нашей траншее. Перед нами все разминировано. Я стою – ничего не видно. Еще кто-то стоит, еще кто-то стоит – не видно. А в 4 часа устаю – уже все. У нас был лейтенант, командир взвода Менкулевян, и вот он от одной девушки до другой ходил. От одной к другой. Контролировал. А мы все превратились в слух. Раньше были минные поля, потом проволочные заграждения – всяких консервных банок навешивали, если пошевелится – банки гремят. Слышно. А тут ничего не слышно. А вдруг ночью немцы пойдут?

Потом утром – подкрепление – белорусов прислали. Опять – артподготовка, и пошли все в атаку. Подошли к немецкой траншее, а она пустая. Их так потрепали, что они ночью ушли. И мы их еле-еле догнали у Днепра. Еле за ними успели. С одной стороны – мы, с другой – танки. И с одной стороны, где рожь и бугор большой был, били пулеметчик и снайпер, не давали головы поднять. Командиром нашего полка Леонид Ердюков был.

А какой полк?

1156-й полк 33-й армии. 344-й стрелковой дивизии. Тогда Ердюков говорит: «Уничтожить». Нас было человек 12, прицелились и, конечно, уничтожили. И наши солдаты смогли пойти, перешли на ту сторону. Мы последними на лодке переплывали, лодка перевернулась, и мы в воду окунулись. Нам еще говорят: «Девчата, давайте, мы винтовки вытащим!»

Нет, я еще не все рассказала. Вот этот бугор. Пошли в атаку. Залегли, потому что там снайпер-пулеметчик. Около меня был начальник штаба нашего полка Алексей Титаев. У него была фуражка с ярким околышком. В него сразу стрельнули. Он посинел, завалился. Нас после боя попросили вытащить раненых. Я подползла к одному раненому, а у него – ранение в живот. Стала поднимать, а у него кишки, как на квасе, сразу вылезло все. Я не знаю, как с этими кишками поступать. Говорю: «Я сейчас санитара позову». И уползла к другому раненому, потому что я с ним ничего не могу сделать.

А жара была! Он уже чернеет. Уже потом на встрече Зина Гаврилова рассказывала: «Я подползла к одному раненому, а у него кишки все наружу. Он меня схватил за руку и костенеет. Я думаю – я руку не вытащу. А он, наверное, скажет: одна уползла и вторая теперь меня тоже не возьмет. И он умер, я потом ползла со следующим, – а он тоже умер». Переправились мы на ту сторону. Наш командир полка Ердюков бьет одного здоровенного немца, молодого парня. Мы говорим: «Вы чего его бьете? А он говорит: «Это – мой сосед, это – власовец». Он его убил. Федорову ранило, Ирину Грачеву ранило – многих девчат, я уже забыла имена, многих. Нас очень мало осталось. Марусю Гулякину снова ранило. Меня контузило, но я не пошла к санитарам, потому что кругом – кровь, у меня вся гимнастерка пробита, как горохом, и глухая я. Чего, думаю, я пойду, чего они мне сделают? Там кругом без ног, без рук, в крови, а чего я пойду? И не пошла.

Ну, потом мы пошли дальше. Очутились на территории Польши и попали не в окружение, а «в подкову». Мы выходили тихонечко из этого окружения. У нас лопаты были, котелки, мы все обмотали тряпками, чтобы не гремели. Вышли из окружения и нас перебросили на Ленинградский фронт. Я не могу сейчас сказать, сколько километров, но очень долго мы шли. Немецкие самолеты бомбили. Над нами один раз такой был воздушный бой! С неба осколки летели!

Спать негде, спали на земле, на снегу. А постель – мы с Марусей стелили телогрейки. Замерзали все. Гармонист говорит как-то: «Давайте все пляшите, чтобы согреться».

Как-то один раз нашли какой-то дом, совершенно пустой. Все раз-раз, и улеглись – мне места нет. И там было корыто, такое маленькое – капусту рубить. Или —

на улице, или – второй этаж, или это корыто И я легла в корыто: я меленькая (у меня рост 157 сантиметров) и худенькая. А оно – неудобное. Я ногой поверну, кто-то пихается, рукой поверну – кто-то пихается. Сна нет, а спать-то все равно хочется. А утром кто-то стал уходить, я – нырк на это место. Чуть-чуть поспала – и подъем.

И пришли мы к Балтийскому морю. На море горел пароход. Он долго-долго горел. Немецкий. Немецкая оборона прямо по Балтийскому морю шла. А наша – здесь, нейтральная полоса. Наши ходили в наступление, первыми шли штрафники. Их уложили на все поле. И когда ветер дул с поля, дышать нечем. Потом было наступление под Кенигсбергом, взяли Кенигсберг. Мы стояли в обороне. Здесь в бою не участвовали, только в обороне. Снайпер вообще должен только в обороне быть. В конце войны, нас уже не брали.