Снайперы

Еще в блокаду окна госпиталя были заложены кирпичом, и в помещениях стоял такой затхлый воздух, что от этого многие болели, да и раны плохо заживали. Моя рана начинала гнить, и я уже не мог выносить запаха идущего из-под одеяла. Как я предполагаю, именно по этой причине вскоре нас отправили на Карельский перешеек, куда-то под Песочное, где стояли деревянные домики. Сара Моисеевна осматривала нас там и говорила: «Мальчики, старайтесь много не ходить. Не обманывайте меня. Выздоровеете, демобилизуем. Хватит, навоевались. Все будет в порядке». Потом еще стала говорить, что дадут отпуск на полгода, потом на три месяца, а потом в команду выздоравливающих.

Внутри герценовского городка, там, где сейчас находится «худграф» располагалась команда выздоравливающих. В один прекрасный день собрали нас человек пятьдесят. Сидит Сара Моисеевна и ей подсовывают наши дела, раскрытые на последней странице. Она читает и решает, кого комиссовать, кого во временный отпуск, а кого сразу на фронт. Подошла моя очередь, и она, глядя в мое дело, говорит: «Присядь, встань. Все, на фронт!» Я засмеялся, а она посмотрела и говорит: «Ты, что – дурак? Я же тебя не к маме направляю, а на фронт». – «Доктор, так вы же обещали отпуск на год, а потом на полгода…» Она перелистала в начало: «А, ленинградец. Ну ладно иди к мамке, на три дня. А через три дня на сборный пункт!»

К марту 45-го меня выписали, и я попал в морскую пехоту. Собирали нас в бывшем Базовом Матросском клубе, который потом стал Домом офицеров. Это здание одной стороной выходит на Площадь труда, а другой – на Поцелуев мост, что рядом с «Новой Голландией». Там из выздоровевших после ранений формировали маршевые роты. Когда закончилось формирование к воротам выходящим на Поцелуев мост подошли машины, которые нас отвезли на вокзал. Сели на поезд и вскоре оказались в литовском городе Пагегяй, который находится в нескольких километрах от Немана, а на другом берегу стоит немецкий Тильзит. Вот там формировался наш отдельный батальон морской пехоты.

Сам бросок через Неман я не помню. Тильзит мы обошли, но бои там были страшные… Перед наступлением нас построили и зачитали самый короткий приказ в истории Великой Отечественной войны. Приказ самого молодого командующего фронтом Ивана Даниловича Черняховского: «Солдатами дома не штурмовать!» Этот приказ зачитал командир нашей бригады морской пехоты. Что это значило. Заранее наши самолеты сбрасывали листовки, чтобы местное население уходило. И когда врывались в город идет пехота, а из дома, положим, начинает бить пулемет. Пехоту останавливают и вызывают «ИСУ-152», такие мощнейшие самоходные орудия, у которых на конце ствола орудия был дульный тормоз, такой как бочка. И вот они подходят и бьют в этот дом, пока он не превратится в груду кирпича и только потом поднимают пехоту.

После прорыва мы вышли на мощеную дорогу. Уже полбатальона выбито, а мы идем, идем предельно усталые. Перегруженные, невероятно вымотанные. Тут выходит наш замполит – старший лейтенант Ямошпольский. Поднимает руки, чтобы мы остановились и спрашивает: «Знаете ребята, как эта дорога называется?» Мы, конечно, не знали. – «Берлинка. Потому, что она ведет на Берлин». И одна эта фраза нас так воодушевила…

Как-то после боя нас отвели, и мы расположились в лесу, а в этой чертовой Пруссии все леса сеяные. Т. е. деревья стоят рядами, ну вы знаете. Уже стоял апрель, солнышко так приятно припекало, как вдруг прибегает старшина 2-й статьи и вызывает меня к командиру. Прихожу, а там сидят восемь наших разведчиков, которым поручили перед наступлением взять «языка». А меня решили послать с ними в качестве переводчика. Командир говорит: «Даю вам сутки! Приведете «языка» – получите по ордену». Забегая вперед, скажу, что привести то привели, но даже медали не получили. Ну да это и неважно.

Ночью мы удачно перешли нейтралку и прошли километров восемь-десять. Помню, там были песчаные дюны. Засели мы между этих дюн, но немцев нет и не видно ни черта. А командовал нами старший лейтенант – заместитель командира бригады по разведке. Сидим мы в этих дюнах и рассуждаем, что же делать. Вдруг приползает один из двух наших наблюдателей и говорит: «Фриц идет!» Смотрим, действительно по тропинке идет немец и насвистывает какую-то песенку. «Тепленький», прямо к нам идет… Взяли его, он даже пикнуть не успел. Связали руки, посадили, оказался обер-ефрейтор. Начал я его допрашивать. Но вначале он даже не мог говорить, так у него стучали зубы. Ну, это понятно, такое увидеть. Потом, ничего, успокоился. Оказалось старик, пятидесяти двух лет. Работает истопником в госпитале или доме отдыха для летчиков, расположенном недалеко. Но нам такой «язык», да и его летчики были не нужны. Ну, что они могут нам рассказать? Встал вопрос, что делать?