Смотри, какой закат!

Через пять минут лошадь уже стояла на берегу. А Борис с Тасей в воду – бултых! – удовольствие первый сорт! Потом разлеглись на песке. Тася лежала на спине, прищурив глаза. Солнце лезло сквозь ресницы, вливалось – горячее, ласковое, томящее.

Борис приподнялся на локте, глянул на нее сбоку – ну и что в ней особенного? Да ничего… Круглое лицо, бисеринки пота над верхней губой, тонкая шея, грудь под лифчиком торчит – две смешных маленьких тычинки, и белый шрамчик на животе справа. При виде этого нежного шрамчика у него вдруг сладко заныло в груди. Тася приоткрыла глаза, испуганно перехватила его взгляд. "Зачем он так смотрит? – подумала она. – И почему молчит? Уж лучше бы что-нибудь говорил…"

Она встала, отряхнула с себя песок.

А Борис лежал и глядел на нее снизу вверх. Он не видел ее лица. Там, где было ее лицо – палило солнце. Он глядел туда, где были ее глаза, и не видел их. Ослепительное солнце.

– Не смотри так, – глухо сказала она. И быстро стала одеваться.

Борис криво усмехнулся.

– Мы же можем опоздать, – сказала Тася.

– Ну и что?

– Женька будет ругаться.

– Черт с ним. Злее будет. Мы ему не солдаты.

– Ну, зачем так… Да и не в Женьке дело… Мы же всем ребятам молоко везем.

– По Амиру соскучилась?

– При чем тут Амир?

– А чего же ты покраснела?

– Неправда! Неправда!

Еще какая правда, тоскливо подумал Борис, глядя на ее пылающее лицо.

Он вскочил, подошел к дремлющей лошади, схватил вожжи и закричал:

– Ну-у, мертвая!..

– …крикнул мальчишечка басом! – подхватила Тася и рассмеялась: – Нет, правда, Борька, нам пора.

Они тронулись. Вскоре впереди показались невзрачные домики зерносовхоза.

4

"16 августа.

Сегодня ночью мне приснилась Тася. А Борька потом сказал, что я кричал во сне. Говорю: что кричал? – а он, гад, молчит, смеется.

Рано утром я вышел во двор, смотрю – Тася уже на кухне. Она меня не видела, а я видел ее через окно – как она растапливает печь, как поет, то есть я не слышал, но видел, как шевелятся ее губы".

– Амир, ты что, дневник пишешь?

– Нет, письмо.

– В тетрадь – письмо?

– А тебе – не все ли равно? Отстань.

"А вчера к нам приехал новый парень – Мишка Зак, с педиатрического факультета. Ехидный такой еврейчик, огрызается на каждое слово. После работы (да и во время работы) много читает. Почти ни с кем не общается. Только Борька сразу с ним сошелся, они все время треплются о поэзии, об искусстве, даже о философии. Мишка, кажется, поумнее, и разбирается во всем этом побольше, чем Борька. Сегодня они с чего-то вдруг разругались, Борька счел себя униженным, что ли. Раскричался как мальчишка. Он просто из себя выходит, когда его щелкают по носу. Пикадор. Мишка ему, конечно, понравился. Но Борька ему завидует. Он вообще многим завидует, хотя в то же время и воображает себя самобытной личностью, непризнанным талантом. Он и мне завидует. Например, тому, что я сильнее его, что боксом занимаюсь. А кто ему мешает? Он даже тому завидует, что я знаю арабский язык. Но я же татарин, меня этому с детства научили. Чему тут завидовать? А он завидует. Тася мне как-то сказала…"

– Кончай строчить, писатель!

– Борька, отстань.

– Пошли в кино.

– А что сегодня?

– Итальянский фильм. "Ночи Кабирии". Пошли, Хемингуэй!

5

Римские проститутки танцуют мамбу. Потом дерутся.

Кабирия таскает свою подругу за космы, царапает ей лицо. Крики, визг. Гаснет свет. Часть кончилась.

– Ну и фильм! – восторженно произносит Арсенька. – Такие чувихи потрясные…

Мишка Зак морщится, но ничего не говорит. Он уже видел этот фильм. Он все понимает. Его коробят слова Арсеньки. Но спорить – унижаться. И он молчит.

Борис сидит рядом с Тасей.

– Один критик писал, – говорит он, наклоняясь к ней и чувствуя губами ее волосы, – что Кабирия – это Чарли Чаплин в юбке.

– Да? – говорит Тася, слегка отклоняя голову.

…Кабирия – в чужой машине. Рядом со знаменитым киноактером.

– Смотри, какой обаятельный мэн, – бормочет Борис. – Какой сексапильный… правда же?

– Подожди, Боря, – морщится Тася. – Не мешай.

Вдруг с места встает какая-то молодая женщина и, что-то невнятно бормоча, идет к выходу.

Борис удивленно смотрит ей вслед.

– В чем дело? – вырывается у него.

– Не понимаю, зачем такую гадость показывают, – злобно говорит женщина.

– Это местная учительница, – шепчет Тася.

Учительница уходит.

– Дура! – хохочет Арсенька. – Ханжа, кикимора!

– Педагогическая комедия! – роняет Мишка.

– Да уж, – поддерживает его Борис. – Вот она, сельская интеллигенция. Интересно, чему она учит детишек…

– Да не мешай ты! – обрывает его Тася. Она жадно смотрит на экран.

Фильм продолжается. Сцена гипнотического сеанса.

Борис случайно взглянул на Амира. В полумраке был виден его горбоносый профиль, сжатые губы. Борису вдруг стало обидно за себя – он понял различие в том, как воспринимают фильм он и Амир. Борис понимал все происходящее на экране, замечал все нюансы актерского и операторского мастерства, но он не смог бы глядеть вот так – зачарованно, с судорожно сжатыми губами… Внутренний голос спасительно шепчет: для меня подобная эмоциональность – пройденный этап… Но все равно – обидно.

Фильм кончился.