Смоленский нокдаун

— Отлично, — кивнула я, — будешь принимать его, когда поднимется температура. А вот тут, — я указала на пакет, — остальные лекарства, и к ним имеется инструкция на немецком языке, что и в каких случаях принимать, но я надеюсь, что они тебе не понадобятся и организм сам справится с болезнью… Ну вот разве что шиповник — его пей вместо чая, и дело быстро пойдет на поправку… — Тут я вспомнила о пирожных и нырнула в пакет. — Да, вот тут еще кое-что… Надеюсь, тебе понравится. — Я протянула ей прозрачный контейнер.

— Спасибо, фройляйн Марина… — сказала она, — вы так добры… — Говоря, она внимательно разглядывала пирожные сквозь прозрачный пластик. — Эти пирожные… Они похожи на те, что пекла когда-то моя бабушка… Она посыпала их миндалем и сахарной пудрой…

— Это такие же! — обрадовалась я такому совпадению. — Мои любимые. Непременно попробуй, а если не сможешь доесть, мы с Колей завтра придем к вам на чай и поможем с ними справиться. Правда, герр Шульц? — я глянула на своего адъютанта и подмигнула ему. Он лишь смущенно кивнул в ответ.

— Ладно, Паулина, вам нужен покой, — сказала я, видя, что девушка, ослабленная болезнью, немного утомилась. — Мы, пожалуй, пойдем. Выздоравливайте… — Я поднялась с табуретки.

И в этот момент Паулина наконец решилась спросить о том, о чем, видимо, думала все это время:

— Фройляйн Марина… Пожалуйста, один вопрос…

— Да, я слушаю… — Я слегка наклонилась к ней.

— Почему вы это делаете? — прошептала она. — Почему вы пришли ко мне, почему проявили заботу и сочувствие, принесли лекарства и фрукты и ничего не просите за это взамен? Я не могу этого понять… Ведь вы должны ненавидеть нас… Мы — ваши враги… Ну, если не ненавидеть, то презирать… А вы… Вы так великодушны, что это просто выше моего понимания… Почему вам не все равно, выживу я или умру? Почему вы желаете мне выздоровления?

Некоторое время я молчала, обдумывая ответ. А потом медленно произнесла:

— Ну, я постараюсь объяснить, хотя и не уверена, что мне это удастся… Потому что основная причина вот какая — это, как говорят у нас, у русских, было по велению души… А как объяснить веление души? Да и надо ли? Душа — она всегда права, она выражает суть нашей натуры. Так всегда было и будет. Мне ничего не нужно от тебя, Паулина, я просто отношусь к тебе по-человечески, с сочувствием и пониманием. Душа моя мне подсказывает, что ты — небезнадежный человек, это стало ясно еще во время того интервью. За что тебя презирать? За твои заблуждения, которые ты сама признаешь? За твою профессию или за твою принадлежность немецкой нации? Нет, это совсем не то, за что можно презирать. Я вижу в тебе человека, Паулина. Понимаешь? В отличие от тех твоих соотечественников, которые с воодушевлением творили бесчинства на нашей земле, ты умеешь мыслить и рассуждать. Незадолго до разговора с тобой я брала интервью у вашего пленного генерала Гудериана. Вот уж кто настоящее самодовольное собачье дерьмо. Ну, я и повозила его мордой по продукту собственной жизнедеятельности. Но ты, Паулина, совсем не такая. И я очень хочу, чтобы ты избавилась от своих заблуждений и стала лучше, чище и добрее. А теперь до свиданья, подруга. Отдыхай и выздоравливай. Мы с герром Шульцем еще навестим тебя завтра…

— До свидания, фройляйн Марина… — тихо прошелестели ее губы.

Когда мы шли обратно, Коля был молчалив и сосредоточен. И лишь у дома Варвары, где мы остановились, чтобы попрощаться, он вдруг сказал, запинаясь от

— Марина… Ты удивительная… Я восхищаюсь тобой… Мне кажется, я… я люблю тебя… — Он как-то испуганно взглянул на меня.

Повисло молчание. Вот он — то восхитительный момент, которого я так ждала, но сама этого не осознавала! Блин, а ведь я даже не помню, когда мне признавались в любви… Да и было ли это когда-нибудь? В наш век все стало как-то просто, и признания в любви стали редкостью… Все будто бы подразумевалось само собой — «вот если мы спим друг с другом не один год, если не очень часто ссоримся, то нам есть смысл пожениться… А все эти дурацкие признания — для подростков…» Но как же мне всегда хотелось романтики! Обожания, нежности, настоящей любви! Наверное, этого хочется каждой женщине, независимо от возраста, какую бы маску мы при этом ни надевали… Коляша — мой милый, такой неловкий и застенчивый, совсем не похожий на тех брутальных мачо, которые мне нравились раньше — ты даже не догадываешься сейчас, как тает мое сердце, становясь мягким и сентиментальным, как сладко щемит в груди от умиления и восторга… И как невыносимо мне хочется обнять тебя — просто обнять и стоять вот так, возле плетня, под ласкающими лучами закатывающегося осеннего солнышка…

6 сентября 1941 года, 00:15. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего