Смилодон в России

Истину глаголили их сиятельство, ни на йоту не соврали. Внутри Эрмитажа действительно было шумно и бестолково: слышались повышенные голоса, толпами метались слуги, в глазах рябило от густоты румян, сверкания бриллиантов и роскоши одежд. Дамы были в робах с фижмами и шлейфами, при высоких прическах, мушках и жемчугах, кавалеры — по французской моде, на красных каблуках, в радужном сиянии орденов и эполет, лакеи — вымуштрованы, оливреены и похожи на дубовых истуканов. Все это человеческое скопище шумело, разговаривало, предавалось движению, воздух в Эрмитаже был тяжел, густо отдавал потом, табаком, “усладительными”, из цедры и розового масла, притираниями. Казалось, что в парфюмерную лавку запустили козла…

А между тем раздались всхлипы скрипок, томно застонали виолы, и все галантнейшее общество потянулось в залу принимать участие в “круглом польском”[368], коим по обыкновению сам великий князь[369] открывал большое эрмитажное собрание.

— Ну, такую мать, это надолго. — Фыркнув, Чесменский поскучнел, шмыгнул с неодобрением носом и потянул Бурова в другую сторону, в залу, где был накрыт стол с закусками. — Знаете, князь, все эти полонезы, менуэты, англезы, гавоты вызывают у меня морскую болезнь — бездарнейшие кобенья, никакой жизни[370]. То ли дело наша русская, вот где удаль, вот где размах[371]. Хотя вальсен этот новомодный очень даже ничего. Выбрать бабенку поглаже, облапать ее поладней и… Пойдемте-ка лучше выпьем, матушка-то государыня никуда от нас не денется. Вот черт, только этого хохла нам не хватало… Дьявол его побери со всеми потрохами…

Он тут же замолчал, расправил плечи и вполне дружелюбно произнес:

— Приятного аппетита, Кирилла Григорьевич, что это в одиночку-то? Принимайте в кумпанство…

Действительно, у стола в гордом одиночестве пребывал экс-гетман малороссийский Разумовский и угощался водочкой под икру и буженину. И, судя по траектории его движений, уже давно.

— А, это вы, морской волк, прошу, прошу, — сказал он с тщательно скрытой ненавистью, наирадушнейше повел рукой и вдруг, возрадовавшись, забыв про налитое, с улыбкой изумления уставился на Бурова. — Ты?

— Граф, разрешите мне представить вам князя Бурова-Задунайского, — полез было с церемониалом Чесменский, да только Разумовский начхал на церемонии и хлопнул князя Бурова по плечу:

— А ведь ты казак! Я так тогда и смекнул, даром что на рожу черный, а закваски нашей, коренной, казацкой. — Он оскалился, погрозил кому-то кулаком, снова хлопнул Бурова по плечу и шепнул так, чтобы Чесменский не услышал, прямо в ухо: — Слава Богу, не кацапской…

Верно говорят, что проявляется порода во втором колене. Видно, похож был Буров на своего геройского малороссийского деда. А уж тот-то точно в коленках не был слаб…

— Э, да вы знакомы? — удивился в свою очередь Орлов, пхнул локтем назойливого лакея и лично потянул со льда нарядную бутылку. — Ну что, господа, шампанского за встречу?

А в хитроватых прищуренных глазах его угадывалась усиленная работа мысли — где, когда, при каких обстоятельствах пересеклись пути-дорожки Бурова и Разумовского?

— Нет уж, только не шампанского. — Разумовский помрачнел, глянул хмуро на бутыль, какими наводнил уже всю столицу, и, выпив в одиночку водки, закусывать не стал, засобирался. — И вообще, господа… Пойду-ка я освежусь. А то день нынче жаркий… Экий ты, хлопче, гарный, ну прям орел!

Дружески подмигнул Бурову, сдержанно икнул и, не подавая виду, что уже изрядно пьян, степенно вышел из зала. Бриллианты у него были даже на спине…

— Чертов хохол, ему его шампанское, видите ли, не нравится! — тихо, так, чтобы Буров не услышал, прошептал Чесменский и ловко, изображая жизнелюба, принялся открывать бутылку. — И мы освежимся винцом холодненьким. Сие пользительно для здоровья. Весьма. — Без звука откупорил, с улыбочкой налил, веско взглянул на Бурова поверх хрустального бокала: — За успех, князь.

Ладно, выпили шампанского, закусили устрицами, поели ракового биска[372], облагороженного каперсами и розмарином. А между тем величественный полонез сменился бравой манимаской[373], и Алехан, играя вилкой, гнусаво замычал, себе под нос, якобы в такт:

— Трам-пам-пам, трам-пам-пам…

Солировал он недолго — снова налили, выпили еще и принялис закусывать изысканнейшими разносолами. Остановились, когда оркестр заиграл галантный менуэт в двенадцать форланов.

— Эге, князь, нам, кажись, пора, труба зовет. — Чесменский вздохнул, потом рыгнул и положил на скатерть грязную вилку. — Никак менуэтец дают. Значит, Като уже там. Уж я-то ее повадки знаю[374].