Смилодон в России

— Ну что, любезный князь, похоже, ваш загар сошел, — сказал ему пару дней спустя Чесменский за обедом, добро подмигнул и с аппетитом взялся за жареного цыпленка. — С таким вот цветом лица уже можно смело нести свой живот на алтарь отечества. — Хмыкнув, он вгрызся крепкими зубами в крылышко, мигом обглодал и выломал другое. — Радение наше, как вы уж, верно, поняли, зело конфиденциально, не подлежит огласке и направлено сугубо на искоренение крамолы. На самом высочайшем государственном уровне. Пусть себе Шешковский дерет задницы кому ни попадя, озадачивается пустобрехами, хлыстами да скопцами[311]. Что с него взять? Ширма, пугало, балаганный страшилка. До сих пор уверен, дурачок, что допрашивал настоящего Пугачева[312]. Ха-ха-ха… То ли дело мы, — Чесменский засопел, сдержал отрыжку и быстро отхлебнул винца из запотевшего бокала, — настоящие конфиденты. Именно нам матушка-императрица доверяет самые ответственные, секретнейшие поручения, от коих зависит спокойствие трона, российской государственности и всей земли Русской[313]. И никогда мы не ударяли ликом в грязь, всегда тащили на своих плечах сие нелегкое бремя. И впредь не ударим и будем тащить. Потому как патриоты и верны присяге до гроба и до глубины души. Еиват Россия! Ура!

Такой задвинул спич, с таким пофосом и экспрессией, что Буров внутренне пустил слезу — сколь ни пинала его родина сапожищами по мордам, но все никак не могла убить в нем патриота. Ну да, конечно же, конечно, ура. Ура. Виват Россия…

Сразу же после ужина Буров пошел к себе. Тщательно проверил волыну, с любовью зарядил, подправил на ремне клинки и, преисполненный самых лучших чувств, отправился на боковую. Эх, снега России, снега России, где хлебом пахнет дым… С чего начинается Родина…

А утром им занялся бойкий человек с повадками непуганого шакала.

— Бонжур, князь, — промолвил он, и усы его раздвинулись в ухмылке. — Меня зовут Гарновский. Василий Васильевич Гарновский. Полковник Гарновский. Их сиятельство граф Чесменский поручил мне ввести вас в курс дела и, как следствие, — в высший свет. Так что прошу.

В молчании Буров воззрился на него, испытывая отвращение, кивнул и двинулся за тезкой в угловую, здорово напоминающую склеп комнату. Там, утопая в никотиновом облаке, с приятностью размещались трое — два массивных кавалера и один мелкий — и увлеченно, с шуршанием карт резались за столом в квинтич[314]. Собственно, назвать их кавалерами можно было с трудом, едва ли, с большой натяжкой, — жестами, манерами, немудреной речью они более напоминали громил.

— Так твою растак…

При виде Гарновского они заткнулись, нехотя положили карты и, с грохотом отодвинув стулья, дружно поднялись. Впрочем, как-то вяло, вымученно, без намека на почтительность, словно делая полковнику одолжение.

— Господа, это князь Буров, — с небрежностью махнул тот рукой, всколыхнув табачный дым и продемонстрировав перстни. — Прошу любить и жаловать. А это, — он опять поколебал завесу дыма и сверкнул брильянтами, — граф Петрищев, виконт Бобруйский и фельдмаршал Неваляев. Я надеюсь, господа, вы легко найдете общий язык, люди как-никак светские…

С этими словами он откланялся, оставив Бурова с тремя ухмыляющимися мордоворотами, — высшее общество у Орлова-Чесменского было еще то.

— Вот только князя нам, так-растак, не хватало, — начал было раут граф Петрищев, габаритами напоминающий то ли Шванвича, то ли Трещалу. Однако, повнимательней взглянув на Бурова, он замолк и сразу принялся менять акценты. — Мы как раз тут бедствовали без четвертого-то партнера… Весьма кстати, весьма кстати.

Сразу чувствовалось, что не дурак — недаром выбился в графья.

— А славная у вас фузея, князь, правда, странного и дивного устройства, — живо поддержал общение второй амбал, виконт Бобруйский, и хищные глаза его оценивающе сузились. — Небось еще и с нарезным стволом? А замок, право же, бесподобен, чудо как хорош. Как пить дать, с двойной пружиной. Завидую вам, князь, но по-хорошему, белой завистью. Эх, к гадалке не ходи, гишпанская работа…

Чем-то он напоминал медведя-людоеда, вдруг решившего заговорить по-человечьи.

— Все, господа, время, пора, — вытащив огромный золотой брегет, приказал фельдмаршал-коротышка, сделал властный командирский жест и, остановив взгляд на Бурове, неожиданно добро улыбнулся: — Присоединяйтесь, князь. Я вижу, мы сработаемся.

Нет, право же, хищники с чутьем. С ходу оценив породу Бурова, ясно поняли, что жить с ним лучше в мире.