Смилодон в России

Только недолго князь Таврический наслаждался изысками кондитеров: встал, выпятил грудь, подал Анагоре руку и повел ее на галантный моцион, вернее, запудривать мозги. Не дал, гад, побаловаться чайком, запить всю эту лживую, густо наперченную баранину, говядину, индюшатину и крольчатину. От вкуснейшего торта оторвал. Да еще одной Анагорой не удовольствовался: проходя мимо беседки где Буров с Мельхиором (индус не в счет, он так и остался в нирване) мирно угощались птифурами, он притормозил, добро улыбнулся и величественно шагнул внутрь.

— А, это ты, братец. Вижу, вижу, не дурак пожрать. И вообще не дурак.

— Маргадону карашо. — Буров встал, низко поклонился, радостно оскалился и принялся, как учили, играть роль доброго черного идиота. — Маргадону ощень карашо. Виват, кесарь-сезарь дюк Потемкин! Пасиба, пасиба. Спасай Христа.

— А же говорю, не дурак, — крайне умилился князь Таврический и по-императорски, жестом триумфатора, вытащил из кармана табакерку. — Вот тебе, владей[163].

Табакерочка была конкретно золотой, украшенной крупными бриллиантами и на редкость массивной. Не такой ли князь Таврический со товарищи успокоил навсегда государя императора Петра III?[164]

— Маргадону карашо. — Буров с цепкостью взял презент, крепко приложил ко лбу и низко, но достойно поклонился. — Маргадону ощень карашо. Виват, кесарь-сезарь дюк Потемкин! Пасиба, пасиба. Гром победы раздавайся![165]

— Ишь ты как лопочет! Даром что нехристь — орел, — вторично умилился князь, хлопнул по-отечески Бурова по плечу и, удивившись крепости арапской конституции, величественно вернулся к своей даме. — Пойдемте, дорогая, я вам покажу статую Венеры Перибазийской, ее бедра подобны вашим…

— Ну что вы, ваша светлость, мои куда податливее и приятнее на ощупь, — в тон ему отозвалась Анагора, князь Тавриды плотоядно кивнул, и они направились в гущу сада, в китайскую беседку. Глядя на них, Бурову почему-то вспомнилась дурацкая песня из его непростой юности:

По аллеям тенистого парка

С пионером гуляла вдова.

Пионера вдове стало жалко,

И вдова пионеру дала…

“Поаккуратнее, ваша светлость, поаккуратнее. Вино и бабы до добра не доводят, чаще до цугундера”[166], — едко усмехнулся он, определил подарочек поглубже в карман и сделал знак лакею, чтоб принес еще пирожных, — потемкинский харч пришелся ему очень по душе. Да и сам князь Тавриды нравился — правильный мужик, компанейский, конечно, не без гонора, но не жмот: сразу при знакомстве выкатил за уважуху перстень с рубином, теперь вот от щедрот своих поделился табакерочкой с бриллиантами. Опять-таки рацион, прием, обхождение. Хоть и фаворит, а явно не дурак. Широко шагает и штаны не рвет. Задницу на сто лимонных долек — тоже. Живет сам и дает жить другим. По принципу: жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. Титан мозга, личность…[167]

Было уже далеко за полночь, когда упившись чаем и уевшись кремом, Буров услышал общий сбор, а затем команду на выход. Прощание не затянулось. Каждая из дам получила по букету камелий, Анагору князь еще одарил многообещающей улыбкой, а Великому Копту по-простому сказал:

— Ну что, пойду готовить сундук. Пообъемистей.

В глазах его не было и намека на корысть — просто здоровый исследовательский интерес человека, причастного к наукам. Бог с ней, с алхимией, хватает и так…

VIII

На следующий день за завтраком Елагин сказал:

— Граф, брат Строганов приглашает нас на медвежью охоту. У него небольшой охотничий домик по Выборгскому тракту. Будут братья Панины, Мелиссино и Разумовский. Ну и профаны, конечно…

Настроение у него было не очень, вернее, скверное, — на его седую голову обрушилась беда в виде очередной пьесы, написанной государыней[168]. Назывался сей шедевр “За мухой с обухом” и посвящался отношениям княгини Дашковой и графа Нарышкина. Вернее, умопомрачительным дрязгам, затеянным из-за хавроньи, забравшейся в соседский огород. Думай теперь, как поставить сей дивный опус на сцене Эрмитажного театра. Дабы не задеть ни графа, ни княгиню, ни саму императрицу. Слава Богу еще, что свиньи необидчивы. М-да…

— Ну что, охота это хорошо. — Калиостро сдержанно икнул, указал лакею на белужий схаб и перевел глаза на Бурова: — А, любезный Маргадон? Вам приходилось охотиться на медведей?