Смятение

Когда началась новая экономическая политика, нам стало немного легче жить, правда, налогами обложили приличными, но всё-таки зажили неплохо, поскольку всё можно было продать, а особенно продукты. В связи с этим зерна сеяли меньше, зато овощей и клубней больше, потому как спрос был большой и деньги были быстрые; таким образом у себя на хуторе жили до коллективизации. В 1929 году отец как-то поехал в соседнюю деревню, и увидел ужас принудительного создания коллективного хозяйства, и понял: «Теперь этого не избежать и нам – иначе сошлют туда, куда Макар телят не гонял!»

Едва вернувшись из деревни, отец оседлал коня и поскакал в город, а матери сказал: «Собери одежду и скарб самый необходимый и будь готова – как вернусь, сразу уедем в город».

Вернувшись из города, послал Пелагею за старшими братьями, которых просил немедленно пройти к нему, а сам запряг две повозки. Вскорости подошли Василь и Макар. Они ненадолго зашли в дом, о чем говорили, я не знаю, но, когда вышли, начали дружно помогать грузить на телеги провиант из тайника, скрытого под стогом сена. На вторую телегу погрузили необходимый домашний скарб и одежду и нас – детей; телегу с провиантом отец так нагрузил, что боялся: не довезёт до города – оси поломаются, но, как говорят, Бог миловал.

Выезжая со двора, мы встали, так как вдруг нам преградили дорогу прибежавшие семьи дядек Василя и Макара; началось долгое прощание, слёзы, уговоры, обещания. В общем, расставание было тяжёлым, очевидно, каждый чувствовал, что уже больше никогда не встретятся.

По дороге в город нам встретился какой-то конный отряд, вихрем пролетевший мимо нас.

До арендованного дома на окраине города добрались далеко за полночь, не мешкая, всё привезённое отец спрятал в погреб под сараем, на что он затратил время до рассвета, лишь оставив продукты на несколько дней. Ляду в погреб закидал хламом и чем попало так, чтобы думали, что оно давно так лежит.

Так-таки в ту ночь ему и не пришлось поспать. Утром, когда мы ещё спали, отец разбудил мать, долго что-то говорил ей, видимо, давал какой-то наказ, а когда он уехал, она передала его слова нам: «Продукты экономь, но чтобы дети не голодали; далее – переодень детей во всё старенькое, небогатое, и пусть больше сидят дома; после трапез остатки прячь от чужих глаз. Это окраина города, вечерами здесь появляются бандиты и налётчики, но ты не бойся, я специально выбрал такое место, потому как они бедных не трогают, а у нас изба – беднее не придумаешь. Во сколько приеду, не могу сказать, но в целях безопасности не раньше, чем стемнеет. Смотри, рано вечером лампу в избе не зажигай. Да – и в избе чтобы выглядело убого и грязно, а если кто-то из конных будет приближаться, пусть девчонки прячутся за печкой. В общем, заранее их предупреди, дабы знали, кто где. Не пугайся, такие люди дальше порога не ходят, откроют дверь, увидят скудость, развернутся и уедут. А я сейчас поеду на рынок, попробую дёшево продать бричку с лошадьми и куплю дров. А пока вари на соломе и посмотри по огороду, может, чего сгораемого найдёшь для печки. И последнее, – это он ей говорил шёпотом на ушко, – деньги и ценности никому из детей не показывай и постарайся так спрятать, чтобы в любое время могла забрать – днём или ночью. Не исключено, может быть, через несколько дней придётся срочно убегать отсюда. А сейчас поеду на рынок, и если мне удастся продать эту пару, тогда на второй буду заниматься извозом, пока не разузнаю как следует обстановку соседних городов и нашего – только после этого уедем. В чужом городе проще затеряться, а сейчас дай зеркало». Приклеив бороду – усы у него были родные, он их носил смолоду – и покрасовавшись перед зеркалом, остался доволен своей персоной. Повернулся и пошёл кавалерийской походкой к стоящим запряжённым телегам.

Подойдя к задней телеге, привязал её к передней и, проделав буквально четыре шага, молодцевато запрыгнул на переднюю телегу и поехал на рынок продавать упряжь.

Шёл второй месяц нашего проживания в Миллерово, но почему-то отец не торопился уезжать. В один из дней он пришёл чем-то озабоченный – мы не понимали, что происходит, но его озабоченность подстегнула наш отъезд. Позже отец рассказал нам про встречу со своим другом – батюшкой Ферапонтом, который сообщил ему неприятнейшую новость. Отец передал его слова: «Антон, ты прости, но я вынужден передать тебе очень плохую новость: твоих старших братьев раскулачили и всех, старых и молодых, отправили на Соловки. Грозились и тебя туда же отправить, как только найдут».

Со слов отца, одержимый страхом за семью, он заметался, ища выход. Уйти в лес, там начать жить – это надо уходить сильно далеко, а что делать с дочерями, у них подходит возраст на выданье. Уехать вглубь Сибири – там нет знакомых. И там необходимо будет представиться органам – вот тогда всё, как говорят, приехали, сразу на каторгу.