Смерти нет

Марго с Ириной обменялись сочувственными взглядами. «И за что мы их любим, ведь не понимают элементарных вещей, — казалось, говорили они. — И все им нужно объяснять».

— Он поверил, — вздохнула Ирина.

— И сразу, — отозвалась Марго. — Даже не спросил ни о чем. Уж и не знаю, как дальше быть.

— Минуточку, минуточку. — Григорий остановил их решительным жестом руки. — Что значит — не знаю? Из-за какой-то полупьяной идиотки…

— Дело не в ней. Не она, так другая. Недобрые люди всегда найдутся. Дело в нас. Что-то не так в наших отношениях, если я побоялась сказать ему, а он сразу поверил в Татьянины бредни. Он очень обидел меня, очень.

— Послушай, Марго, хоть ты-то не делай глупостей. Вы же созданы друг для друга. Неужели из-за какой-то глупой размолвки выбрасывать все за борт? Я готов признать ваше женское превосходство, так докажите, что вы способны действительно быть умнее нас.

— Хитрый, как змей, — улыбнулась Марго. — И возразить нечего.

Григорий почувствовал близость победы и решил резко перевести игру в эндшпиль.

— Давайте-ка, девочки, разбегаться. Утро вечера мудренее. А завтра ты нас поразишь каким-нибудь неожиданным решением, достойным вас обоих.

— Я останусь, — подала голос Ирина. — Что-то не хочется возвращаться в этот мужской вертеп. Ты себе представить не можешь, во что они за один вечер превратили комнату.

— Мало того! — воскликнул Григорий. — Я еще все это нарисовал.

Володя вернулся на следующий день. Марго была одна. Ирина уже умчалась на репетицию. Он не открыл дверь ключом, как обычно, а постучал с улицы в ставень длинной металлической ручкой, которая по капризу строителей была вделана в стену как раз у их окна. До этого дня ею пользовались только гости, когда хотели просигналить о своем прибытии.

Он стоял под окном и с замиранием сердца ждал. Странно было возвращаться в свой дом к ней как чужому. В оконном проеме возникла фигурка Марго. Он не пошевелился. Она распахнула окно. Оба молчали. Он смотрел на ее осунувшееся лицо, на темные круги под глазами и впервые в жизни не находил нужных слов. «Милая, любимая девочка моя, я так виноват перед тобой!» Верно говорят, что любовь превращает мужчину в глупца. Но именно эти такие нужные сейчас слова не шли с языка.

— Можно мне войти?

— Почему ты спрашиваешь? Это твой дом.

— Но и твой тоже. Можно? -Да.

Он поставил ногу на выступ фундамента, подтянулся и соскочил с подоконника в комнату.

— Хорошо, что ты не принес цветов. Это было бы так… пошло.

— Я тоже об этом подумал. Значит, мы еще понимаем друг друга?

— Выходит, так.

Он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои. Они были холодны, как лед, и так же безжизненны. Он повернул их ладонями вверх и поцеловал каждую, словно губами своими хотел вернуть им утраченное тепло.

— Не молчи, умоляю. Закричи, ударь меня, только не молчи.

— Это что-нибудь изменит?

— Может быть, легче станет, не знаю.

— Я очень люблю тебя, именно поэтому мне так больно сейчас.

Он уткнулся лицом в ее ладони, не в силах поднять на нее глаза. Господи, что мы делаем с любимыми людьми! Как неправильно все, как мерзко!

— Встань, пожалуйста.

На мгновение ему показалось, что в ее голосе прозвучал затаенный смех. Не веря себе, он поднял голову. Так и есть! В глазах ее прыгали озорные искорки, уголки губ вздрагивали.

— Встань, а то эта сцена все больше напоминает картину «Возвращение блудного сына».

Чувство юмора мгновенно вернулось к нему.

— Скорее, возвращение блудной дочери, — пробормотал он, вставая.

— Что ты сказал? — осведомилась Марго.

— Возвращение блудной дочери. Это я про вчера.

— Ты все-таки редкостный нахал.

— Но, согласись, это часть моего обаяния.

— Да уж, — улыбнулась Марго. — Этого у тебя не отнять. — И вдруг, становясь серьезной: — Если это когда-нибудь произойдет и я полюблю другого, ты первый узнаешь об этом. Ты можешь пообещать мне то же? — Нет, потому что этого никогда не будет.

Слова, сказанные Гришей во время их совместной попойки, несмотря на, казалось бы, полное беспамятство, запали в душу. Или, вернее, в подсознание. Володя не помнил точно, что ему говорил Григорий, но почему-то его руки занимали его все больше. Он рассматривал их с новым интересом, как будто видел впервые. Крупные ладони с длинными, хорошо развитыми пальцами. Сильные и гибкие одновременно. «Если абстрагироваться от того, что они мои, — думал Басаргин, — можно сказать, что они неодномерны или неоднозначны. Они изящны, но не изнеженны. В них есть чувственность и мощь. Может быть, Гришка не так уж и не прав».