Смертельный выстрел

Елена медлила, думая, что еще более усугубит состояние отца. Последний понял совсем иначе ее молчание и мучимый призраком ожидающей его бедности, которая таким угнетающим образом действует на самые благородные сердца, снова повторил тот же вопрос:

— Скажи мне, дочь моя! Могла бы ты выйти за него замуж? Будь со мной откровенна, — продолжал он, — подумай прежде, чем отвечать. Если ты думаешь, что не можешь быть довольна… счастлива… с таким мужем, как Ричард Дерк, пусть этого никогда не будет. Спроси свое сердце и не думай обо мне и моих интересах. Скажи, брак этот немыслим?

— Я сказала уже… немыслим!

Несколько минут оба молчали; отец сидел убитый, удрученный горем; дочь скорбная, печальная, как бы считая себя виноватой. Дочь первая пришла в себя и поспешила ободрить отца.

— Дорогой отец! — воскликнула она, положив ему руку на плечо и нежно глядя ему в лицо. — Ты говоришь о перемене в нашей жизни… о банкротстве и других несчастьях. Пусть! Я не боюсь за себя. Если бы даже меня ждала смерть, то и тогда я сказала бы тебе: лучше смерть, чем быть женою Ричарда Дерка.

— В таком случае ты никогда не будешь его женой! Довольно об этом, идем навстречу разорению! Будем готовиться к бедности и к поездке в Техас!

— В Техас да, но не к бедности. Ничего подобного! Моя самая преданная любовь сделает тебя богатым и в бедной хижине, как и в этом большом доме.

Говоря таким образом, прекрасная девушка положила голову на плечо отца и нежно погладила его по голове. Дверь открылась в эту минуту и в комнату вошла другая девушка, почти такая же красивая, как и первая, но более жизнерадостная, более юная. Это была Джесси.

— И не только моя любовь, — продолжала Елена, увидя вошедшую сестру, — но и ее любовь. Не правда ли, сестра!

Джесси удивилась, не зная, в чем дело. Но она услышала слово «любовь», заметила грустное, убитое лицо отца и этого было с нее довольно. Быстро порхнула она вперед и, прильнув к другому плечу отца, нежно обняла его рукой. Так они сидели втроем, представляя собой живое олицетворение самой чистой, искренней любви.

III

На третий день после того, как Ричард Дерк похитил письмо из дупла магнолии, по окраине кипарисового болота шел какой-то человек. Возраста он был такого же, как и сын плантатора; ему было, по-видимому, двадцать три года. Во всем остальном он нисколько не походил на Дика Дерка. Он был среднего роста, с хорошей пропорциональной фигурой; черты лица у него были мягкие, правильные, нос почти греческий, взгляд голубовато-серых глаз быстрый, орлиный. Голова его покрыта целой шапкой темно-каштановых, слегка вьющихся волос. Одет он в охотничий костюм, и нес с собою ружье или, вернее, одноствольный карабин, а по пятам за ним шла большая собака. Хозяина этой собаки звали Чарльз Кленси, тем именем, которое так часто срывалось с языка Ричарда Дерка.

Вот уже несколько дней, как он вернулся из Техаса, и с тех пор все время оставался дома, утешая мать, горевавшую о смерти мужа. Время от времени, чтобы хоть сколько-нибудь развлечься, выходил он на охоту. Для этой собственно цели он и сегодня направился к кипарисовому болоту, но, не встретив там никакой дичи, возвращался домой с пустой сумкой. Неудача эта не огорчала его, однако было нечто другое, что утешало и радовало его сердце: та, которая овладела его душой, любила его. В последнее свидание свое с Еленой Армстронг он, поборов свою врожденную застенчивость, признался ей в любви и просил ее сказать, любит ли она его. Она уклонилась от ответа и обещала написать ему. С тех пор он каждый день, каждый час ждал обещанного ответа и два, три раза в день отправлялся к тому месту в лесу, где должен был найти письмо. Прошло уже несколько дней после последнего свидания с Еленой, а он все еще не находил письма; он и не подозревал, что письмо вместе с фотографией находится в руках его самого злейшего врага на земле. Покончив с охотой, он и сегодня направился к той части леса, где находилось указанное ему дерево.

Он шел, не думая ни о чем; ему не хотелось ни останавливаться, ни сворачивать в сторону, ни охотиться, когда мимо него мелькнул вдруг олень. Не успел он прицелиться, как животное уже скрылось из виду среди толстых стволов кипарисов. Собака его хотела броситься по следам животного, но он удержал ее, чтобы лучше выследить оленя, который, по-видимому, не заметил его. Не успел он сделать и двадцати шагов, как лес огласился ружейным выстрелом. Стрелял кто-то, находившийся поблизости и метивший, очевидно, не в убегавшего оленя, а в него самого, так как он почувствовал жгучую боль в руке, как от прикосновения раскаленного железа. Рана его, к счастью, оказалась легкой; несмотря на это, он быстро обернулся, готовясь выстрелить в свою очередь. Нигде никого не было.