В своей каморке я села за стол и в смятении уставилась на листочки. Мне надо было отправить матушке полсоверена, но бумага оказалась такой тонкой, что монету к ней никак не прикрепить, и я не сомневалась, что конверт будет такого же качества. В довершение всего выяснилось, что Мэри побрызгала бумагу лавандовой водой. Разводы на поверхности были почти не видны, но воняла она ужасающе. Страшно было представить, что скажет об этом матушка – она считала, что надушенные письма рассылают только «женщины определенного сорта».
Я с отвращением принюхивалась к листочкам, когда вошла Мэри.
– Что, не нравится? – сердито спросила она.
Я широко улыбнулась.
– Наоборот! Ты здорово придумала надушить бумагу. – Я понимала, что ей было не так-то просто раздобыть лаванду и приготовить ароматную воду.
– Кухарка мне разрешила.
– Что разрешила? – не поняла я.
– Нарвать лаванду в саду.
– Я и не сомневалась…
– Ну да, как же! – Мэри швырнула конверт на стол. – Ты на нас на всех смотришь свысока!
Я даже вздрогнула – столько ярости было в ее голосе.
– Мэри, я знаю, тебе сейчас нелегко…
– Вернешь долг, когда сможешь, – перебила она, указав на письменные принадлежности.
– Конечно, – холодно сказала я. – Не хочу злоупотреблять твоей добротой.
Мэри одарила меня взглядом, полным неприязни, и выскочила в коридор. А я, постаравшись унять чехарду мыслей, взялась за письмо.
Я немного подумала. Мать могла слышать или читать об убийстве – все, что было мне известно, уже попало в газеты.
Я перечитала письмо и уточнила:
Подумала еще и добавила:
Получилось не письмо, а какой-то набросок, но у меня было всего два листочка, мало времени, и к тому же я знала, что матушка ненавидит читать длинные тексты. По крайней мере, меня не будет рядом и не придется выслушивать ее критику насчет моих вялых упражнений в эпистолярном жанре. Я положила письмо в конверт, оделась и поспешила вниз по лестнице.
Воздух на улице покалывал кожу, грозя скорыми морозами, было пасмурно, но приближалось зимнее солнцестояние, и дни уже стали чуточку длиннее.