Смерть у бассейна

— Их милость в беседке у плавательного бассейна. Изволите пройти туда?

Английская страсть ко времяпрепровождению на открытом воздухе всегда раздражала Пуаро. «Конечно, с этой причудой можно мириться в разгаре лета, — думал он, — но в конце сентября — увольте!» День был хорош, несомненно, но такой, какими всегда бывают дни осени — определенно сыроват. Безмерно приятнее было бы войти в уютную гостиную, быть может, даже с нежарким огнем в камине. Так нет же, они вышли из дома, спустились покатой лужайкой и, миновав кресло-качалку и калитку в сад, направились по узенькой стежке между густо насаженными молодыми каштанами.

У Энгкетлов было заведено приглашать гостей к часу дня, и в погожие дни коктейли и херес подавались в павильоне у бассейна. Собственно ленч назначался на час тридцать — к этому времени мог поспеть даже самый неточный гость, а превосходный повар Энгкетлов имел возможность бестрепетно браться за суфле и прочие чувствительные к каждой минуте лакомства.

По мнению Эркюля Пуаро, затея себя не оправдывала. «Еще минута, — думал он, — и я окажусь там, откуда вышел».

Вдруг совсем рядом раздался негромкий крик. Почему-то он усугубил его неудовольствие. Крик был нелеп и попросту неуместен. Он не истолковывал его, да, собственно, и не подумал об этом. Вспоминая происшедшее позже, Пуаро затруднялся сказать, какие чувства были вложены в этот звук. Изумление? Испуг? Ужас? Одно он мог утверждать наверняка: только неожиданное порождает такие возгласы.

Выйдя из каштановой поросли, Гаджен вежливо посторонился, пропуская Пуаро и одновременно прокашливаясь, чтобы объявить: «Господин Пуаро, миледи» надлежаще мягким и почтительным голосом. Вдруг вся его угодливость словно окостенела. Он разинул рот с мало приличествующим дворецкому звуком.

Пуаро оказался на окружавшей бассейн поляне и тоже на миг остолбенел — только от досады. Это было уже чересчур — поистине чересчур! Он не ожидал от Энгкетлов такой дешевки. Долгий путь, разочарование при входе, а теперь еще и это! Чувство юмора у англичан, видно, смещено! Кроме досады, он ощутил скуку — о, какую скуку. Он не находил, что смерть забавна. А тут для него, шутки ради, была разыграна целая постановка.

То, что он увидел, было в высшей мере неестественной инсценировкой убийства. На краю бассейна лежало тело — не без театральности размещенное — одна рука откинута и даже струйка краски стекала через бетонный борт. Роль эффектного трупа исполнял красивый светловолосый мужчина. Стоявшая над ним с револьвером в руке женщина была невысокой и крепко сбитой, уже не первой молодости и с абсолютно невыразительным лицом.

Было еще три актера. На противоположной стороне бассейна стояла высокая молодая женщина с волосами на диво подстать роскошно-коричневой осенней листве. В руке ее была корзина, полная георгинов. Чуть подальше обретался высокий, неброской внешности мужчина с ружьем и в охотничьем костюме. А левее Пуаро, совсем рядом, с лукошком яиц в руке, стояла сама хозяйка, леди Энгкетл.

Эркюлю Пуаро стало ясно, что к бассейну выводило несколько дорожек, и каждый из этих людей должен был прийти по своей. До чего математично и искусственно! Он вздохнул. Enfin[12], чего они ждут от него? Что он сделает вид, будто уверовал в это «преступление»? Или он должен изобразить испуг, тревогу? Или поклониться, приветствуя хозяйку: «Ах, до чего мило вы это для меня разыграли»?

Все, в общем-то, обернулось очень глупо и совсем не spirituellment[13]. Кажется, это королева Виктория говорила: «Мы не позабавлены». Его подмывало сказать то Ко самое: «Я, Эркюль Пуаро, не позабавлен».

Леди Энгкетл направилась к лежащему. Пуаро двинулся следом, слыша позади себя все еще тяжело дышащего Гаджена. «Этот, видно, в заговор не посвящен», — подумал Пуаро. От дальнего конца бассейна подошли тем временем и двое остальных — и вот уже все стоят кучкой, вперясь в картинно распластанное тело. И тут с пугающей внезапностью, словно вглядевшись в туманный экран, где все вот-вот вернется в фокус, Пуаро осознал, что сквозь дурно сыгранную шараду сквозит реальностью. Ибо тот, на кого он смотрел, был если не мертвым, то, во всяком случае, умирающим, а с бетонного борта капала не краска, а кровь. Этот мужчина был застрелен — и совсем недавно.

Он быстро взглянул на женщину с револьвером в руке. Лицо, не отражающее никаких чувств. Вид оглушенный и немного глупый.

«Непонятно», — подумал он. Может быть, пламя выстрела выжгло все ее чувства и эмоции, и она теперь ничто иное, как пустая оболочка в миг иссякшей страсти? Он перевел взгляд на лежащего и вздрогнул, ибо тот открыл глаза. Что хотели поведать эти невероятно голубые глаза — Пуаро уловить не сумел. Он лишь отметил про себя, что в них отразилась какая-то потрясающая догадка. И вдруг Пуаро показалось, что во всей этой группе людей по-настоящему живым был лишь один: тот, кто лежал при последнем издыхании. У Пуаро никогда не бывало впечатления такой яростной жизненной силы. Другие были тенями, бледными призраками, лицедеями в неважной драме, но этот человек был настоящим.