Смерть титана. В.И. Ленин

Мои доблестные соратники уже, наверное, прикинули, что Старику пришел конец и кому-то надо заступать на его место. Не будем решать сейчас, кто из них достоин, это если не продумано до конца, то все же обдумано. Сейчас не будем снабжать каждого картинным эпитетом. Со временем они сами назовут себя верными ленинцами. Эпитеты — это прерогатива публицистики, и они мало что говорят по существу. Этих ленинцев, товарищей (если пользоваться сегодняшней пролетарско-партийной терминологией, уже давно только товарищей по работе), я хорошо, будто наяву, вижу сейчас и без эпитетов. С ними и возле них прожита жизнь. Революционеры, вожди, теоретики, публицисты, общественные деятели. В конце концов всего лишь люди со своими привычными и знакомыми мне слабостями. Имя каждого для меня — это целый мир историй, противоречий, скандалов, предательств, интриг, удач, разочарований, гениальных мыслей, мыслей обычных и пр. и пр. Их можно и перечислить: Сталин, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Троцкий. Не было и дня за последнее время, чтобы я не думал о них, не разговаривал, не вел с ними мысленно изнурительных диалогов. Это люди, которым принадлежит самая большая власть в огромной разворошенной стране. Пока я болен, я в их руках, их заложник, но и каждый из них, пока я жив, пока работает мозг и пальцы чертят буквы, а губы и язык артикулируют звуки речи, — в моих руках. Сейчас, образно выражаясь, они стоят возле постели больного и вглядываются в его лицо. Между прочим, в мое лицо. Вглядываются и пытаются понять, чего же я еще не сказал, что, разбитый болезнью, могу предпринять, что думаю о каждом из них, на чью сторону встану.

Мемуары — не моя стихия. У меня не было времени, чтобы описывать собственную жизнь и тратить часы и дни, воруя их у настоящего. Мне всегда было интереснее жить и, как говорится, прости меня, Господи, бороться, нежели разбираться в улетевшем прошлом. Но мемуары — это комментарий к собственной жизни. Это последний шанс разобраться с мотивами поступков и хоть как-то защитить себя перед будущим, мемуары — это часто голос из могилы против самолюбивых свидетельств «очевидцев» и умильной лжи близких, против «чего изволите» продажных писак и самой большой лжи, идущей от восторженных энтузиастов. Политические тексты — это всего лишь политические тексты. В них — диктуемый политикой обман, как необходимый хмель в пиве. Мемуары, наверное, тоже обман, то есть только та правда, какой она видится одному человеку. Но для политического деятеля ошибка — не написать своих мемуаров. Человеческих дополнений к своим действиям, решениям, времени и поступкам. Здесь глубинные, часто известные только одному мотивы. Здесь оправдания, если только политик, который всегда виноват перед историей, нуждается в оправдании. Жизнь почти прошла, а итоговый человеческий документ не написан. И это — ошибка. С особой рельефностью это выявила болезнь, внезапное недомогание, которое обрушилось на крепкий, закаленный размеренной и здоровой юностью организм. Но ошибка совершена. Удастся ли ее исправить? Вряд ли. (Мужчины рода Ульяновых не отличались долгожительством, а положение больного Владимира Ульянова достаточно непростое. Но надежда всегда есть. Категория «чудо» — вполне, видимо, научная и марксистская дефиниция. Произошла же Февральская революция 1917 года тогда, когда ни главный теоретик партии большевиков, ни рядовые члены и вожди, да и попросту никто ее не ждал.) Но ошибку эту надо исправлять непосредственно сейчас, начиная с этой минуты.

Да, есть неотложные дела, есть статьи, которые нужно как можно быстрее написать, потому что страна живет, переваривая разруху, потому что последняя правота — нэп, измеряемая и подтверждаемая практикой, еще не доказана, а заболевший Ульянов-Ленин не только верит в силу и глубину классового инстинкта, но и в действенность слова. Он сейчас не собирается писать мемуары или диктовать воспоминания — на это недостанет сил. Силы надо распределить и сосредоточиться на борьбе с недугом. Он сделает заготовки, продумает план, он напишет их в собственном сознании. Главу за главой. Фразу за фразой. Мысль за мыслью. Кое-что он отдиктует и сейчас, надеясь на дальнейшую собственную правку и на помощь Надежды Константиновны: она-то знает, что надо добавить, где развить, куда и какую вставить цитату. У него самого есть опытные секретари, которые привыкли к его слогу, его мыслям и его диктовке. Лишь бы чаще наступали периоды просветления. Он попробует написать предельно искренне, хотя искренность и простота — не его оружие, надо только напрячься и все вспомнить. Отец, мамочка, Волга, детство…

Глава первая

Родители.

Тонкий вопрос самоидентификации.

Гибель старшего брата. Выбор и начало пути.

Истоки мировоззрения