Смерть раньше смерти

— В том–то и трудность, что нельзя выбраться из собственной головы. Я казался себе кристально чистым. Потому что Силва был таким грязным. Мы измеряем мир категориями «белое — черное». Силва был убийца, грязный, черный, как смертный грех. А я был чистым, белым лучом правосудия. Меня поддерживали, поощряли, одобряли. Возьми его! Окружающие рисовали меня еще чище, чем я был на самом деле. Возьми Силву, отомсти за убитых девушек, за двух женщин, которых он выкинул в мусорный контейнер. Отомсти ему за коллегу, которого нашли с дырой во лбу. Отомсти за наркотики, за его неуязвимость, за его грязную, черную душу.

Яуберт оглянулся назад. Оказывается, он преодолел достаточно длинный отрезок пути.

Он сделал еще один шаг по проволоке.

— Ставить подслушивающие устройства противозаконно. Нам не разрешают. Но если ты чист, сила на твоей стороне. Я купил такую штуку на Фортреккер–роуд у здоровенного частного сыщика с красным лицом, поехал в Клифтон и стал ждать. Я ждал все утро, до тех пор пока он не уехал. Прекрасное было утро, ни ветерка, ни облачка. Окна квартиры Силвы выходили на океан. На балконе стоял телескоп. Все было такое белое. И дорогое. Не скрою, я боялся. И спешил. Пока ставил жучки, невольно сравнивал его жизнь и мою. Я еле свожу концы с концами, а он… Вот что можно купить за деньги. Один жучок установил в телескоп, один в мини–бар, еще один — рядом с кроватью, еще один — в телефон. Я заплатил консьержу из собственного кармана двести пятьдесят рандов, и он разрешил мне спуститься в подвал, где я установил приемник и диктофон.

Яуберт не смотрел вперед, потому что инстинктивно понимал: сейчас проволока закачается, путь станет невидимым, непроходимым, и ему захочется повернуть назад. Он зашагал быстрее, убивая страх словами.

— В ту ночь Лара не пришла домой ночевать. Я позвонил в ЮАНБ. Мне сказали, что она на задании. Что за задание? «Мы не имеем права говорить». — «Она моя жена». — «Яуберт, она тайный агент. Вы же знаете, как работают тайные агенты». Я бродил по дому и чувствовал ее запах, видел журналы в гостиной и у ее кровати. И думал о своих планах, о жучках, о диктофоне. Я волновался — вдруг ничего не запишется? Спал я плохо; ночь была длинная и утро длинное. Потом я снова поехал в Клифтон, спустился в подвал. Там было темно.

Ему хотелось кричать, потому что проволока под ним закачалась, прогнулась. Сейчас он сорвется вниз. Под ним бездонная пропасть! Руки раскинулись в стороны, закачались в поисках равновесия. Яуберта била крупная дрожь. Он забыл, что рядом стоит Маргарет Уоллес. Он говорил словно сам с собой. В жизни осталась лишь одна цель: дойти до конца.

В тот день он в полной темноте отпер щитовую, надел наушники и перемотал пленку назад. И нажал на диктофоне кнопку «Воспроизведение». Прислонился затылком к холодной дверце щитовой и услышал шорох. Он пытался понять, что происходит, — он ведь был белой рукой правосудия. Силва был черный. Он услышал, как открывается дверь, потом закрывается.

«Ну, что скажешь?» — голос Силвы.

«У тебя тут мило. Какая у тебя есть музыка?»

Он дернулся вперед, голова ударилась об угол электрошкафа. Голос Лары! А может, все–таки…

«Что хочешь послушать?»

«Что–нибудь ритмичное».

Шарканье, рок–музыка, ужасно громкая, заглушает голоса. Минуты тянулись страшно медленно. Шея и плечи у него затекли. Что там происходит? Ничего не понятно. Смех Лары между двумя песнями — веселый, беззаботный. Силва:

«Ну ты даешь, детка!»

Снова смех Лары и музыка.

Он перемотал пленку вперед, отматывая каждый раз по небольшому фрагменту, слушая музыку и тишину между песнями. Минут через двадцать послышалась медленная, томная мелодия. Яуберт промотал кассету назад. Видимо, рок надоел. Мертвая тишина, шорох. Звяканье кубиков льда о стекло. Неразборчивое мычание Силвы. Музыка стала громче, потом тише. Тишина. И вдруг — скрип. Яуберт понял: они переместились на постель. Постель у Силвы была очень широкая и тоже белая.

«Классная фигурка, детка, танцуешь ты клево, а какая ты в постели?»

Лед звякает о стекло.

«Не пей слишком много, детка, покажи мне свою грудь. Покажи, что у тебя есть!»

«Смотри!» — Его Лара. Он как будто видел ее воочию: он знал свою Лару, знал, когда у нее делается такой хрипловатый голос, когда язык слегка заплетается. Он хотел ее остановить. Не с ним, моя Лара, только не с ним!

«Боже, какая у тебя фигура! Обалдеть можно… Да, да, иди ко мне!»

Лара смеется:

«Времени еще много».

Силва:

«Сейчас, детка, нет, сейчас, давай же, прыгай сюда».

Смех Лары. Тишина. Постель. Скрип–скрип–скрип.

«Да, вот так, возьми его, да, так, хорошо, о, какая ты горячая, сейчас, сейчас, да…»

Его Лара… Ему хотелось сорвать с себя наушники, взбежать вверх по лестнице, ворваться в шикарную квартиру. Но ведь она приходила к Силве вчера, не сейчас. Голоса на пленке:

«О–о–о…»

Его сковало ледяным холодом.

«Да, сядь сверху, да, о боже, как сладко, я сейчас… м–м–м…» — Все быстрее и быстрее. Его Лара… Он знал ее, знал свою Лару.

Музыка прекратилась. Осталось только дыхание — медленнее, медленнее, тише, ровнее. Скрип пружин. Тишина. Треск.