Смерть приятелям, или Запоздалая расплата

— Как я ранее говорил, Веремеев — а ныне я уверен, что за всеми убийствами стоит именно он — потратил десять лет на то, чтобы его план мести стал безупречным. Но он просчитался. Да, мы заподозрили в убийстве господина Власова и его служанки прапорщика фон Линдсберга. Тем более что всё говорило об этом, но здесь убийца уверовал в свою непогрешимость. Даже не в непогрешимость, а в то, что он умнее всех и никто не сможет просчитать его планы. Но Веремеев просчитался. Теперь я с полной уверенностью могу сказать, что хотя Павел Львович благодаря своему побегу избежал каторги, но несколько лет он всё же провёл в тюрьме. Не могу предполагать, под какой фамилией, но он был под стражей и привык судить всех людей по тем, кто его там окружал. Он выпал из жизни, думаю, лет на пять-шесть.

Филиппов внимательно слушал, Мечислав Николаевич сделал новую попытку подняться. Как-то не очень удобно сидеть, пока начальник стоит.

— Сидите, сидите, — сказал Владимир Гаврилович и махнул рукой, — мне стоять сподручнее.

— Павел Львович Веремеев, насколько я могу судить по известным сведениям, — личность не только неординарная, но и слишком мстительная. Можно вспомнить отца Иоанна, дворецкого, и я не буду удивлён, если, проведя эксгумацию тела Надежды Павловны, обнаружится, что и она отравлена. Хотя эксперты могут яд и не обнаружить, он может оказаться растительного происхождения из экзотических краёв. Теперь вернёмся к Чубыкину. Почему Павел Львович убил нашего сыскного агента? Он вышел на тропу войны с нами. Вот здесь мы должны его переиграть.

Владимир Гаврилович покрутил пальцем ус, задумался, на лбу его проступили горизонтальные морщины.

— Может быть, Мечислав Николаевич, в ваших словах содержится истинная правда. Но у меня возникает закономерный вопрос: почему убийца не лишил жизни дворника, ведь последний сможет его опознать? Как-никак, он явился невольным свидетелем, который хорошо его рассмотрел. Веремеев наверняка предполагал, что в первую очередь мы снимем допрос с него.

— Извините, но здесь у меня ответа нет. Исходя из тех сведений, что нам известны, Павел Львович действует по принципу: чем меньше свидетелей, тем спокойнее жизнь. В этом я с вами соглашусь, и, на самом деле, не знаю.

— Хорошо, Мечислав Николаевич, давайте оставим сантименты в стороне, а вернёмся к вашему предположению. Каким бы невероятным оно ни казалось. Вы сказали, что это… — Владимир Гаврилович запнулся.

— Послание, — севшим голосом подсказал чиновник для поручений.

— Да, послание. Эдакое кровавое послание нам. Способ убийства говорит о том, что все преступления — дело рук одного господина. Но здесь я имею в виду приятелей, служанку и Воздвиженского…

— И нашего Чубыкина, — дополнил Кунцевич.

— Конечно, и нашего Чубыкина. Наверное, здесь вы правы, и Пётр Назарович это в акте укажет. Перед нами стоит задача: найти Веремеева, пока он не наломал ещё больше дров. Вы предполагаете, что таким образом он предостерегает нас от дальнейшего дознания, что, мол, это только первая ласточка, и все основные события нас ждут впереди. Тогда у меня возникает вопрос: неужели он не понимает, что теперь наше дело чести — найти его и наказать?

— Я думаю, понимает, — Мечислав Николаевич прикусил губу, — но не желает останавливаться. Он ослеплён тем, что план его разгадан. Столько лет он его вынашивал, и вдруг такая оказия.

— Но если он десять лет вынашивал план, то как же обстоит дело с фон Линдсбергом? Ведь в прошлые годы о нём и речи не шло.

— Павел Львович, скорее всего, предвидел, что у такого человека, как Власов, будут друзья, а то, что одним из них оказался военный, тем более сыграло ему на руку. Именно такому человеку предназначалась роль убийцы. Он попросту исчез бы, и мы никогда бы его не нашли. Я не знаю, что Веремеев мог с ним сделать: расчленить ли, закопать, вывезти в залив и утопить тело. Это не столь важно. Приятель бы словно испарился, предварительно показавшись дворнику в вечер или утро убийства.

— Разумно, но в таком случае следующими жертвами должны стать мы. Я, как руководящий дознанием, вы, как нашедший тело поручика, Михаил Александрович, как чиновник, совершивший поездку в имение Веремеевых-Власовых, ну, и Власков, как сующий нос в чужие дела.

— Верно.

— И пока мы будем присматриваться к каждому высокому военному, Павел Львович изменит обличье и станет кем-то другим. И если он умён, то должен сообразить, что мы рано или поздно узнаем о похищенных паспортах и о фамилиях, на которые они выписаны, а значит, воспользоваться ими будет нельзя.

— Вы совершенно правы, но, Владимир Гаврилович, он может рассудить иначе. Если этим, из сыскной, известны фамилии в паспортах, похищенных десять лет тому, то они не станут их проверять. Сочтут за недопустимую наглость со стороны убийцы пользоваться ими, ведь он, Веремеев, умён, а значит, такую глупость не учинит. Вот я, Павел Львович, ими и воспользуюсь вопреки всем розыскам.