Смерть приятелям, или Запоздалая расплата

Накануне вечером Лунащук отослал возницу с экипажем в имение, а сам поселился в гостинице. Поужинал, выпил несколько рюмок коньяку и проспал целую ночь безо всяких сновидений. Утром поднялся выспавшимся и полным сил для новых розысков.

Михаил Александрович к архивариусу окружного суда Павлу Евгеньевичу Егорову явился в самом начале работы присутственного места, отрекомендовался и выразил желание посмотреть дело о разбойной шайке Павла Веремеева.

Вначале Павел Евгеньевич слушать не стал, а сразу же направил чиновника для поручений вышестоящему начальству.

— Вот если мне Герасим Иванович прикажут выдать дело, то с превеликим удовольствием, а если нет, то и, простите за каламбур, то и суда нет.

— И где можно найти Герасима Ивановича.

— Его благородие господин Красовский проживают на Архангельской улице в доме госпожи Шпаковской.

— Благодарю.

Петербургский чиновник удостоился пятиминутной аудиенции председателя Псковского Окружного суда господина Красовского, который, выслушав Лунащука, вначале поморщился, потом вымолвил:

— Всего-то?

Сел за стол и написал несколько строк архивариусу, чтобы тот дал для ознакомления Михаилу Александровичу Лунащуку документы, запрошенные последним. На том беседа и завершилась.

Сыскной агент давно привык, что чиновники не всегда идут навстречу, а выискивают причины, дающие повод к отказу в просьбе. Поэтому спокойно отнёсся не только к требованию архивариуса, но и к беспокойному состоянию высокого начальства.

Возвратился в архив довольно быстро. Извозчик ждал под окнами господина Красовского, за такую плату готов был ждать до утра.

Павел Евгеньевич оказался понятливым человеком, сразу же извинился перед чиновником для поручений.

— Поймите меня, Михаил Александрович, — вкрадчиво шептал он петербургскому гостю, — я — лицо подневольное. Не дай-то бог, узнал бы Герасим Иванович, что я самоуправничаю и без его ведома кому бы то ни было старые дела показываю. — Он скосил взгляд на Лунащука: не обидел ли гостя, — и продолжал: — мне другое место пока искать не хочется. Здесь уже, почитай, пятнадцать лет архивом заведую.

Михаил Александрович с интересом взглянул на архивариуса, в голове промелькнуло несколько смутных соображений, которые он сумел вовремя задержать, пока не улетучились.

— Павел Евгеньевич, вы, стало быть, уже служили при архиве, когда проходили судебные заседания по делу Павла Львовича Веремеева?

— Сынка нашей Надежды Павловны?

— Его самого, — подтвердил Лунащук.

— Знаменитое дело «Ночных вурдалаков»? — уточнил Егоров.

— Точно так.

— А как же? Дело гремело на всю губернию, если не на всю империю. Газеты пестрели статьями, смакуя подробности жестокости этих злоумышленников. Я думаю, до сих пор, кого не спросишь, все эту трагическую историю помнят. Громкое дело было, ох, громкое, — Павел Евгеньевич покачал головой и скривил губы.

— Значит, хорошо помните дело?

— Ну, подробности, имена, фамилии многих участников этих Ночных вурдалаков, может быть, забылись, но в основном помню.

— Может быть, поведаете мне то, что запомнилось?

На лбу архивариуса появилась складка, брови сошлись на переносице, и Егоров потёр указательным пальцем висок.

— Не знаю, — пауза затянулась, но Павел Евгеньевич попытался увильнуть от рассказа, — перед вами же дело, там всё есть.

— Павел Евгеньевич, вы же сами знаете, что сухие строки дела никогда не заменят живого рассказа.

— Оно так, — сконфузился архивариус, — когда первое судебное заседание состоялось, Веремееву этому, как мне помнится, двадцатый годок пошёл…

— Простите, может, мой вопрос покажется странным, но известно ли вам, почему Надежда Павловна не отослала сына учиться, ну, не знаю, в университет, в военное училище?

— Один он у неё остался, то ли трое, то ли четверо умерли по малолетству. Вот она в нём души и не чаяла, и потакала во всём. Видно, он сам не захотел. Надежда Павловна для него учителей из столицы привозила. Наверное, решила, что здоровье сына дороже.

— Понятно.

— Так вот, он собрал шайку из крестьянских детей своего возраста, самому старшему, если не путаю, было двадцать один. Да, именно, двадцать один, а младшему семнадцать. Их в шайке состояло двенадцать человек, почему помню: там четыре тройки, во главе каждой стоял старшина, ему подчинялись беспрекословно, словно деспоту какому. Приказы они получали от самого главного, то есть Павла Веремеева, который у них почитался чуть ли не за бога и носил прозвание Дофин. Уж не знаю, что он вкладывал в этот титул…

— Дофин — это во Франции был титул наследника короля, — подсказал Лунащук.

— Правильно, — улыбнулся Павел Евгеньевич, — а я запамятовал. Он же наследником состояния Веремеевых был, вот, наверное, себе и французский титул присвоил.

— Видимо.

— Так вот, на дело он брал в основном одну тройку, но иной раз и две, когда надо было жертв запугать. Это по первости, а потом во вкус вошли, так людей начали почём зря резать. Как потом оказалось, этот чёрт малахольный…

— Кто?