Смерть Отморозка

–Она. Я бы выбрал лошадей попородистее. Но ее не стоит винить; деревенский народ проще относится к смерти, меньше ее драматизирует. Здесь много заброшенных часовен, а рядом – небольших кладбищ, и это воспринимается целостно: Бог, жизнь, смерть. Каждый день видишь на дороге раздавленных машинами зверьков, гуляя, натыкаешься на останки мелкой живности, растерзанной хищниками; замечаешь погибшие деревья, иссушенные паразитами, но это не портит ни общей красоты, ни радости жизни; смерть – необходимая часть того и другого. Здесь на природе полнее понимаешь жизненный цикл, привыкаешь к нему. Прошлым летом совенок выпал из гнезда, прямо на террасу. Случилось это днем, он еще не умел летать, солнце слепило его, было жарко. Кое-как он доковылял до крыльца, забился в угол, уткнулся головой в камень и затих. Я тренировался на веранде, заметил его, звоню Лиз: что делать? Она отвечает: ничего, ждать, может быть, мать его подберет. Трогать нельзя, иначе мать от него откажется. Я объясняю, что он не выдержит в такой зной, без еды, без воды…. «О, не волнуйтесь, месье Поль. Если он умрет, я приеду и уберу его, чтоб он вас не смущал».

–Как жестоко!

–Ква. Вернее, с’est la vie, quoi. Оборотная сторона французской отзывчивости. Поверхностный народ, сентиментальный, готовый трогательно заботиться о брошенных животных или о клошарах, потому что это –наполняет их чувством превосходства. Но французы палец о палец не ударят, чтобы помочь тем, кто выше их умом. Когда в прошлом веке после революции здесь оказался цвет нашей интеллигенции: Бунин, Бердяев, Набоков, Ходасевич, Мережковские и многие другие, – десятки тысяч человек, переживших страшную катастрофу, потерявших все, что имели, то у французов они не вызывали никакого сочувствия. На них смотрели, как на непрошеных раздражающих гостей. До конца своих дней они так и оставались апатридами, людьми без гражданства, в отличие от современных выходцев с Ближнего Востока. Те находят здесь вторую родину, но не испытывают за это к французам благодарности. Впрочем, это скорее характеризует их, чем французскую отзывчивость. Все тот же жизненный цикл. Французы легко плачут, но и забывают столь же легко. В целом они довольно бессердечны, хотя не в той степени, что мы.

–Мы бессердечны?! Ничего подобного! Русские способны на самые глубокие переживания, глубже, чем все другие национальности! Мы можем ради дружбы или любви совершить настоящий подвиг!

–Можем. Но почему-то нас чаще тянет на изуверство. Я просматриваю уголовную питерскую хронику: дня не проходит, чтобы пьяный муж не зарезал жену, сожительница не зарубила любовника, чтобы кого-то не сожгли, не выбросили с балкона, не изнасиловали ребенка. Здесь такого нет. В общем, у меня не складывается впечатление о нас как о душевном народе.

–А Достоевский?! А Толстой?! А Пушкин?! По-твоему, они все чувства придумывали? А сами они разве не русские? Да я тебе тысячу примеров приведу, как мы кого-то спасали, жертвовали собой! И сейчас так поступаем. Да сам ты – разве бесчувственный человек?

–Абсолютно. Мне хоть в лоб, хоть по лбу.

–Ничего подобного! И я – не такая!

–Чувственная, да, Нют?

–Да ну тебя!

* * *

Норов включил телевизор и, щелкая каналами, сел с кружкой кофе на высокий табурет рядом с Анной. Главных тем было две: выборы, которые уже начались по всей стране с рекордно низкой явкой, и эпидемия китайского гриппа, стремительно распространявшаяся по Европе. На экране сменялись короткие репортажи о ходе голосования из разных городов; члены комиссии повсюду были в медицинских масках, избирателей перед входом в кабинку просили дезинфицировать руки специальной жидкостью. Все это выглядело непривычно и несерьезно, будто взрослые играли в детскую игру.

В студии, как и накануне, политологи, социологи, медики рассуждали о предстоящем режиме изоляции, «конфинемане». Говорили, как это принято на французском телевидении, громко, оживленно, поминутно перебивая друг друга. Каждый имел собственное мнение по любому вопросу, отличное от мнения других, и торопился его высказать; единодушие проявлялось лишь в призывах оставаться дома.

–Нагнетают,– хмыкнул Норов.– Пугают трусоватого обывателя.

–Кстати, наш президент посетил больницу, где лежат больные коронавирусом. Видел, наверное, уже в интернете?

–Нет еще. Живя здесь, стараюсь не читать российские новости, чтобы не портить себе настроение.

Анна взяла смартфон и нашла в интернете нужный сюжет. На фото президент России в сопровождении свиты двигался по коридору больницы. Медики были в обычной голубой униформе, чиновники в костюмах с масками на лицах, и лишь на президенте был ярко-желтый герметичный скафандр, делавшим его похожим на космонавта.

–Смело, ничего не скажешь, – усмехнулся Норов, разглядывая снимок.– Он теперь всегда так выходить будет?

–Пишут, что снимок сделан с айфона кого-то из чиновников. Айфон тут же уничтожили, чтобы не подвергать президента риску.

–Надо было заодно и чиновника уничтожить, и жену его стерилизовать, чтобы уж наверняка не заразить.