Смерть октановых богов

И именно этот факт не укладывался в голове Спасского. Если принять во внимание, что стреляли в уже мертвого Михалыча, то Иван должен был сначала вытолкнуть его в окно, потом выстрелить вслед, затем зачем-то расстрелять ни в чем не повинную входную дверь квартиры, а потом упасть (спрыгнуть) с лестничной площадки! Да это же бред! Полный и безоговорочный! И сплошной непорядок! Как минимум в действиях Ивана.

А порядок должен быть везде! Везде! Без него не бывает цепи четко выверенных логичных событий, которые следуют за причиной и предваряют следствие. Даже вера в Бога – лишь следствие какого-то другого события в жизни человека. Например, чудесное выздоровление тяжело больного ребенка подталкивает выдумать бога, или, наоборот, необъяснимая смерть совершенно здорового близкого.

При чем здесь Бог?

Да при том, что эта глупая ситуация, совершенно нелепая и необъяснимая, с Михалычем и Иваном напомнила Спасскому кое-что из прошлого.

Ведь если человек решается на что-то, то он не будет изобретать велосипед. Он просто сделает это. Как, например, сделал два года назад Константин. Он просто оценил ситуацию, принял решение и выполнил задуманное.

Мысли вернулись в прошлое и подкорректировали картинку, которую майор нарисовал Денису в «Тойоте», с учетом недосказанной правды, ведь всю правду никогда никому не скажешь. Люди поймут по-своему, решат, что знают ситуацию лучше, гордо выплюнут тебе в лицо, что сделали бы правильней! Но… Случившееся с одним человеком нельзя в полной мере перенести на другого.

И Константин мысленно вернулся в тот злополучный день, когда они с семьей поднялись на холм, к белой гавани, к храму надежды и их будущего, к Успенскому собору во Владимире, где их уже ждали молчаливые монахи. Черные, развевающиеся на ветру одежды очень сильно контрастировали с белыми стенами древнего здания, отчего у Спасского засосало под ложечкой. Страх липкими пальцами забрался в душу, сжал сердце, но сделать уже ничего было нельзя. Ни сбежать, ни обойти Владимир стороной. Белоснежный маяк веры привлекал путников, приманивал их и в итоге затягивал в черную бездну забвения. Навсегда!

Зачем я это сделал?

Извечный вопрос. Но на Константина он действовал не так, как на обычных людей. Совесть совсем не хотела просыпаться, терзания всегда отходили на задний план, уступая место напряженной работе холодного и расчетливого разума. Лишь картинки из прошлого, вот как сейчас, иногда возникали перед глазами и погружали бывшего майора в уже забытый и не существующий для Спасского мир. Такой далекий, такой беспорядочный…

С высокой треугольной стелы на Соборной площади невозмутимо и безразлично взирали каменные лица мужчин, то ли колхозников, то ли рабочих – Константин различил у одного в руках маленький, игрушечный трактор. Спасский велел жене и дочкам спрятаться за выстоявшим в последней войне памятником, а сам поднял старое охотничье ружье, не раз выручавшее во время путешествия по разрушенной России. Мужчина понимал, что против десятка монахов в черных рясах с разнообразным оружием в руках – от АКСУ до вил – никаких шансов на спасение нет, но все равно поднял ружьишко и зычно гаркнул:

– Стоять! Иначе кто-нибудь вознесется к Богу!

Монахи продолжали окружать, пока широкий круг из одетых в черные хламиды людей не замкнулся вокруг стелы. Спасскому пришлось выстрелить в воздух, чтобы его слова, наконец, дошли до мужчин. Один остановился в нескольких шагах и, хитро прищурившись, спросил:

– О каком боге ты говоришь, мужик?

– А что, их много? – недовольно переспросил Константин, краем глаза посматривая на близких, жавшихся за каменным постаментом. В руках жена держала нож, готовая в любую секунду пустить его в ход, и майор не был уверен, против кого: против нападающих или себя и дочек?

– Ну, и до войны, – монах странно улыбнулся, – их море было, а сейчас, кажется, только прибавилось. У нас – настоящий, у тех, кто еще по деревням да селам живет – бог урожая и плодородия, у нефтяников в Ярославле – нефть, у варваров с западных равнин – ветер свободы, в Москве – еще куча всяких божеств, кто-то в какого-то червя верит, кто-то – в великую мать.

– А разве Москву не выдрали с корнями, словно злого огромного спрута, присосавшегося к земле? Мне кто-то в прошлом говорил, что зла в этом городе больше, чем во всей России вместе с соседними странами…

– Да кто ж ее разбомбит-то, она же ведь памятник…

– Кто? Москва? – майор не понял шутки, хотя фраза «она же ведь памятник» навеяла что-то знакомое.

– Кто ж ее разбомбит, – повторил монах уже с серьезным лицом, – там ведь столько богов! Хоть один какой-нибудь да не даст этому случиться. Ведь хоть один-то из сотни должен быть настоящим?

– Должен, – пожал плечами Спасский. Он все еще не понимал, куда клонит собеседник. – Но есть хоть один, кому не наплевать на Землю? Иначе зачем все это? – майор обвел руками все вокруг, подразумевая Третью мировую войну, приведшую к почти полному уничтожению человечества.