Смерть на ипподроме

– О, Финн, – глядел он на меня с хитроватой, злобной улыбочкой, вынимая блокнот и карандаш, – не дадите ли мне список лошадей, на которых вы будете скакать завтра? И на той неделе?

На грубоватом лице Баллертона сияла самодовольная, торжествующая ухмылка. Я с трудом справился с собой.

– Спросите лучше у мистера Эксминстера. Хорек был разочарован. У меня еще хватило здравого смысла, чтобы не дать ему по морде.

Я пошел прочь, клокоча от ярости, Но проклятый день еще не кончился. Корин, как нарочно попавшийся на пути, остановил меня:

– Вы видели это? – В руках у него был номер газетки, в которой сотрудничал тот хорькоподобный тип.

– Нет. И видеть не хочу. Корин улыбнулся злорадно:

– По-моему, вы должны подать в суд на них. Все так считают. Нельзя же это игнорировать, иначе все подумают...

– Пусть все думают, что им хочется, черт побери, – отрезал я, пытаясь уйти.

– Все же прочтите, – настаивал Корин, суя газетку мне в нос.

Не заметить заголовка было невозможно. Жирным шрифтом напечатано: "Потерян кураж". И я стал читать.

"Кураж, храбрость – зависят от человека. Один храбр, потому что усилием воли побеждает страх, другой – из-за отсутствия воображения. Если заниматься стипльчезом – не имеет значения, к какому типу относится человек, главное – обладать куражом. Может ли кто-нибудь понять, почему один храбр, а другой нет? Или почему один и тот же человек может быть в какой-то период храбрым, а в какой-то трусливым? Не связано ли это с гормонами? Да и удар по голове может, вероятно, повредить тот орган, который вырабатывает кураж. Кто знает?

Но когда жокей стипльчеза теряет кураж – это жалкое зрелище, как мог убедиться каждый зритель, недавно побывавший на скачках. И хотя мы можем сочувствовать этому жокею, поскольку он не в силах справиться со своим состоянием, нельзя не спросить в то же время: правильно ли он поступает, продолжая участвовать в скачках?

За свои деньги публика хочет видеть честные состязания. А если жокей трусит, боится упасть он получает свой гонорар обманным путем. Но конечно, это лишь вопрос времени. Тренеры и владельцы лошадей непременно откажутся от услуг такого обманщика. И заставят его уйти в отставку, защитив таким образом публику, играющую на скачках, от напрасной траты денег.

И правильно сделают!"

– Я не могу подать на них в суд, – сказал я, возвращая Корину газету. – Они не назвали моего имени.

Это его не удивило. Да он знал все м раньше: хотел только понаслаждаться зрелищем.

– Что я такого вам сделал, Корин?

Он был несколько ошарашен и промямлил:

– Э-э.., ничего...

– Тогда мне жаль вас, – холодно заметил я, – Мне жаль вашу злобную, низкую, трусливую душонку...

– Трусливую? – покраснев, воскликнул он, уязвленный. – Вы кто такой, чтобы других обвинить в трусости? Просто смех один, честное слово! Ну погодите, я им все расскажу. Ну-ну...

Но я уже получил больше, чем достаточно. И в Кенсингтон отправился в таком ужасном отчаянии, какого, надеюсь, мне не придется больше пережить.

В квартире никого не было, и на сей раз она была чисто убрана. Семейство, как я понял, в отъезде. Что подтвердила и кухня: ни крошки хлеба, ни капли молока, ни какой-либо еды в холодильнике: корзинка из-под фруктов пуста.

Вернувшись в безмолвную гостиную, я вытащил из буфета почти полную бутылку виски. Улегся на диван и сделал два здоровенных глотка. Неразбавленный алкоголь обжег рот и пустой желудок. Я заткнул бутылку и поставил на пол рядом с собой.

"Какой смысл напиваться, – подумал я, – утром мне будет еще хуже. Ну, допустим, я смогу пить несколько дней, но и это не поможет. Все кончено. Все погибло и потеряно", Я долго рассматривал свои руки. Руки, их особая чуткость к лошадям, кормили меня всю мою взрослую жизнь. Руки выглядели, как обычно. "Они те же", – в отчаянии думал я. Нервы и мускулы, сила и чувствительность – ничто не изменилось. Но воспоминание о двадцати восьми лошадях, на которых я скакал в последнее время, опровергло это. Неуклюжие, нескладные, невосприимчивые – вот они какие, мои руки!

Я не владел никаким другим мастерством, кроме умения скакать на лошадях – и не желал ничего иного. Сидя на лошади, я ощущал себя не только цельнее, но и крупнее. Еще четыре ноги кроме моих, и еще одна голова. И куда больше силы, больше скорости, больше храбрости... От последнего слова я вздрогнул., В седле я чувствовал себя, как рыба в море. Скаковое седло! Мороз пробежал по коже. Не гожусь я для скакового седла. Недостаточно скакать так же хорошо, как другие. Нужно еще также иметь талант и выдержку.

А я не гожусь и никогда не буду годиться. Я не могу снова овладеть тем, что уже было у меня в руках. Я не использовал тот удачный шанс, который был мне дан. А этот ужас, это унизительное, постепенное падение! А ведь я уже почти достиг успеха!

Я поставил бутылку себе на грудь. Другого общества у меня сейчас не было. А она обещала хотя бы возможность заснуть. Но привычки крепко сидят в нас. Хотя я и цеплялся за бутылку на груди, как утопающий за спасательный жилет, но я знал – больше не откупорю ее. Во всяком случае не сегодня вечером.