Смерть любопытной

— Спасибо… Не разбиралась в людях. Я думаю… ну, все баловали ее. Такая милая… и добрая… и всегда смеется. Это, наверное, неважно, но ей, мне кажется, всегда не хватало здравого смысла… Она читала дрянные сказки, Настоящие Романы. Я говорила ей, что он плохой. Она не слушала… Просто потому, что он красивый… Конечно, ей было только девятнадцать. Только девятнадцать… Зачем он лгал ей? Я это узнала почти наверняка — где он… Простите, я попытаюсь… четко сказать. Я должна. Уайтсвилл, Канзас, — сказала она очень ясно.— Вот где. И я уверена… есть причина скрываться. Мы не так приехали… когда тетя Фло умерла, она оставила мне дом…— она замолчала, тяжело дыша.

Сиделка сказала:

— Ну не надо волноваться, успокойтесь.

Сиделка встретила их возле лифта. Одна из тех, что звонили в полицию. Милая девушка, мулатка, предупредила, чтобы они не волновали мисс Уолкер.

— Знаете, она очень слаба, и это страшное известие… Думаю, она даже может не выдержать. Я понимаю, вам надо ее поспрашивать, но старшая сестра говорит, что лучше мне побыть рядом.

— Сколько ей осталось? — спросил Мендоса.

— Никто не может сказать, сэр. Бог забирает, когда считает нужным. Ей всего двадцать девять, ее смерть кажется бессмысленной, но на все воля Божья,— она сказала это очень просто.

Однако Женевьев Уолкер восприняла известие удивительно спокойно. Когда Мендоса представился, она долго лежала, молча глядя на него, а потом сказала:

— С Дженни случилось что-то плохое, не так ли? Поэтому она и не пришла?

— Да, мисс Уолкер. Боюсь, что так.

— Дженни умерла, да? — Она, наверное, была красивой до болезни. В ее лице больше характера, чем у Дженни. Светло-каштановые волосы темнее, карие глаза. Она была очень худа, на лице — яркий чахоточный румянец. Конечно, в больнице у пациентов немного времени для косметики и укладки волос, да она, наверное, давно перестала об этом беспокоиться. — Расскажите мне, — сказала она. — Пожалуйста. Не беспокойтесь, я выдержу.

Тем не менее сиделка держала руку на ее пульсе. Но Женевьев только ненадолго закрыла глаза, а потом ровно проговорила:

— Думаю, это Боб… Моя бедная Дженни. Никакого понятия о людях. Это мог быть… я полагаю… кто угодно. Она так верила людям, понимаете?

— Мисс Уолкер, вы понимаете, все, что вы можете нам рассказать…

— Да,— ответила она и с трудом начала рассказывать, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание и отпить воды. Она снова очень ясно произнесла: — Уайтсвилл, Канзас. Он получил оттуда письмо. Я его видела… Обычно я не любопытна, но… я чувствовала, что он… плохой. И там была подпись… подписано… «мама». Теперь вы понимаете. Представляется… И мужчина… в тот день один мужчина сказал: «Пайерс. Привет, Пайерс, рад тебя видеть». Это… мне не понравилось… Он сочинил для Дженни какую-то историю, и она поверила, но мне… не понравилось… Въехал, знаете, в наш дом и… Но оказалось, что для него это временная остановка… пока не подвернулось что-то получше, понимаете?… Жил за ее счет… говорил, ему очень трудно, пробивает место сценариста на телевидении. Из него такой же писатель, как из меня…

Паллисер, прошедший курс стенографии, все, насколько мог, аккуратно записывал; его охватила злость, а голос больной постепенно становился все тише и тише. Мендоса просто сидел и внимательно смотрел на нее, время от времени задавая уточняющие вопросы. Сиделка стояла с другой стороны кровати, бдительная и настороженная.

Женевьев Уолкер вяло провела рукой по лицу, убирая со лба спутанные светло-каштановые волосы.

— …Из-за зим,— сказала она.— Говорили, теплый климат Калифорнии мне лучше подходит. И, казалось, все так счастливо складывается, тетушка Фло оставила мне дом — вы уже знаете. Мы приехали сюда из Пеории, — я вам говорила? Семь лет назад Дженни была еще почти подростком… Мы обе нашли хорошую работу, я — в большой булочной Хелмсов, все было прекрасно… до тех пор, пока я не заболела и не перестала работать… А Дженни встретила Боба. Он с самого начала мне не поправился, но с ней невозможно было разговаривать…

— Когда именно, мисс Уолкер?