Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Он опять подошел ко мне, взял за подбородок, рывком поднял мою голову вверх. Уставившись прямо в глаза, он сказал мне с улыбкой:

— Именно так, мой мальчик. О своем решении ты не пожалеешь, я позабочусь об этом. Финансовую сторону дела я с твоей матерью уже обговорил.

Освобождая голову, я откинулся в кресле.

— Не говорите о моей матери. При мне не говорите.

Я отвел глаза к двери, чтобы не смотреть на отца.

Я ждал, слушая его дыхание. На какой-то миг мне показалось, что он ударит меня. Затылок мой задеревенел от напряжения.

— Хорошо, — сказал он наконец спокойным и веселым голосом. — Я записал тебя в Лейпцигский университет. Через семь лет посмотрим, что делать дальше. По-моему, четырнадцати семестров тебе вполне хватит.

Во рту у меня пересохло, и я хрипло буркнул, что согласен. Потом встал. Все, что он хотел мне сказать и что я по просьбе матери должен был выслушать, было уже сказано. Я надеялся — теперь он меня отпустит без дальнейших разговоров. Я выпрямился, затем слегка согнулся, изображая поклон. Отец никак не отреагировал. Мне показалось, он и не заметил, как я прощаюсь, поэтому поклонился еще раз. Когда я вновь на него взглянул, он сочувственно улыбнулся. Наверное, ему нравилось меня унижать.

Схватив мою руку, он больно стиснул ее и проговорил:

— Будешь получать деньги первого числа каждого месяца. Воспользуйся этим временем. А через семь лет посмотрим, что делать дальше. Можешь идти.

Позолоченные часы носить я не стал, отдал их матери.

— Напрасно ты так, сынок, — упрекнула она. — Ведь он тебе отец.

— Можешь загнать их, — грубо сказал я.

Через три месяца началась моя учеба в Лейпциге. За все эти годы я ни разу не видел отца. За шесть лет я написал ему три письма, и все три раза он ответил телеграммой. Его решения сообщались немедленно и не терпели ни малейших возражений. Лаконичность ответов подчеркивала, что он не желал ни обсуждения его решений, ни новых просительных писем.

В Лейпциге я заинтересовался психиатрией. Факультативно посещал лекции профессора Буркхарда, ученика Рауша.

Сдав после пятого семестра экзамены, я попросил у отца разрешения продолжить учебу в Мюнхене. Я написал ему, что так посоветовали мои профессора, ибо мюнхенский медицинский факультет пользуется отличной репутацией. Я называл громкие имена и доказывал, что это мудрый совет. Упомянул я и близость Альп с возможностью побродить по горам для укрепления здоровья во время каникул. Я многословно упрашивал отца дать согласие на смену университетов, но ни единым словом не обмолвился об истинной причине: в Мюнхене читал лекции профессор Рауш, и я надеялся стать его учеником.

Я сходил с ума от счастья, когда через три дня получил телеграмму, состоявшую всего из четырех слов: «На Мюнхен согласен. Отец».

Год спустя я попросил его позволить мне специализироваться на психиатрии. Ответная телеграмма гласила: «Ты будешь кормиться больными, а не психами. Пока в Гульденберге только один псих, и это хорошо. Отец».

Его запрет глубоко оскорбил меня. Я безумствовал, швырял книгами в стену. Я вел себя как помешанный, но выбора у меня не оставалось. Я покорился.

В ночь после того дня, когда пришел бесповоротный отцовский запрет, я заснул лишь под утро. Меня мучили кошмары. Но, проснувшись, я вспомнил только, что во сне долго бежал, поэтому чувствовал себя усталым, обессиленным, будто действительно проделал долгий путь. Я встал, уложил рюкзак и поехал в горы. Четыре дня я ходил по горам, ночевал в пустых деревянных хижинах. Наконец голод вынудил меня покончить с отшельничеством. Я сел в поезд до Мюнхена, чтобы продолжить учебу. Отчаяние осталось где-то в горах. Спокойно глядел я на пролетавший мимо пейзаж. Я смирился с тем, что стану практикующим терапевтом, как велел отец.

Я продолжал посещать лекции профессора Рауша и прочие занятия психиатрического отделения, однако не испытывал ни прежнего чувства причастности, ни прежнего душевного трепета. Это было похоже на угасшую любовь к женщине, к которой еще теплится влечение, но за судьбой которой следишь уже холодным, спокойным взглядом стороннего наблюдателя.

Государственные экзамены я сдал после одиннадцатого семестра. Заверенную копию диплома я безо всякого сопроводительного письма выслал отцу. Он перевел мне денег сразу за целый семестр, предложил устроить трехмесячные каникулы и попутешествовать. Снисходительный тон предложения обидел меня, и я едва не вернул подарок. Однако письмо с отказом я так и не отправил, а на следующий день вовсе порвал его и ответил, что повинуюсь.

Я путешествовал по Голландии и Бельгии, съездил в Данциг, а затем в Исполиновы горы. Потом отправился в Лейпциг. Через год стажировки в университетской клинике я получил патент врача и был выдвинут на соискание докторской степени.