Смерть империи

Горбачев с самого начала пребывания на посту советского руководителя знал, что успеха в проведении внутренних реформ ему не добиться до тех пор, пока напряженность в отношениях между Востоком и Западом будет оставаться высокой. Поначалу он пытался умерить напряженность одними сделками по контролю над вооружениями. Когда это не сработало (поворотным пунктом стал, вероятно, саммит в Рейкьявике в октябре 1986 года), он стал действовать по всему спектру программы США из четырех пунктов. Впрочем, это не было прежде всего уступкой Соединенным Штатам: события на родине убедили Горбачева, что для воплощения задуманных им реформ необходимо открыть советское общество для остального мира и начать процесс демократизации. Таким образом, американская (и западная) программа стала совпадать с его собственной.

По мере успешного продвижения по всем четырем направлениям программы конкретные вопросы решались с ускоренной быстротой: именно это и предусматривала поощрять американская политика. Свободней стала эмиграция, средства массовой информации открылись для разнообразных влияний, стали проводиться подлинные выборы, и — одновременно — мы соглашались избавиться от ядерных ракет средней дальности, способствовать выводу советских войск из Афганистана, помочь сторонам унять локальные войны в Анголе, Намибии, Никарагуа и Камбодже. Достижения водной области стимулировали нахождение решений в других.

Могло ли это произойти с той быстротой и в том виде, как было на деле, будь политика США другой? Если внимательнее приглядеться к условиям, в каких в Москве принимались решения, то окажется трудно отстаивать мысль, будто все пошло бы точно так же.

Стоявшие за более слабую политику в вопросах вооружений: за ядерные замораживания или за отказ отвечать на угрозу СС-20 размещением нашего ядерного оружия в Европе — во многом лишали Советский Союз стимула сокращать запасы оружия. Даже если бы Горбачев был настолько мудр и понимал бы такую необходимость, подобная политика подрывала бы единственный аргумент, способный убедить советскую военщину пойти на сокращения. Тот очевидный факт, что Советский Союз не способен выиграть гонку вооружений и, следовательно, вынужден изыскивать способ покончить с ней, являлся самым мощным оружием Горбачева в диалоге с его критиками–ретроградами. Наши «голуби» лишили бы его этого оружия, скорее всего растянув при этом холодную войну и увеличив риск, что те самые советские генералы, которые были убеждены, что сумеют победить в ядерной войне, окажутся втянуты в безрассудную деятельность, способную эту войну вызвать.

Если бы политика определялась теми на Западе, кто намеревался поставить контроль над вооружениями во главу угла отношений, подчинив ему все остальное, вряд ли холодная война завершилась бы с той быстротой, с какой это произошло. Соглашения по контролю за вооружениями были бы подписаны, возможно, скорее (хотя даже за это ручаться нельзя), зато реформы внутри СССР были бы, вероятно, отложены, возможно, на годы и годы, пока советские руководители не убедились бы, что одним сокращением военного бремени им не избавиться от более глубоко лежащих трудностей. Между тем, не будь четко обозначенной идеологической подвижки, останься по–прежнему классовая борьба основой советской внешней политики, заключенные соглашения, вероятно, становились бы источниками дальнейших споров и доводов, а не основой для укрепления доверия.

В руках скептиков, сомневавшихся, что советские руководители когда–либо станут способны заключать справедливые соглашения и соблюдать их, политика также помешала бы скорому концу холодной войны. Не будь Соединенные Штаты и их западные союзники готовы быстрее продвигаться к достижению соглашений на разумной основе, усилия Горбачева прийти к согласию с Западом остались бы втуне, что, возможно, вынудило бы его свернуть реформы еще раньше и еще насильственней, чем он это проделал.

В общем, я верю, что холодная война окончилась потому, что в середине 80–х сошлись воедино (1) западная политика, совмещавшая силу и твердость с готовностью к честным переговорам, и (2) советское руководство, наконец–то осознавшее, что страна больше не может по–старому жить, что ей нужно меняться внутренне, но что сделать это она сумеет лишь в сотрудничестве с внешним миром. Горбачев, Рейган и американские союзники — все они в полной мере заслуживают признательности за необходимый вклад, внесенный каждым в этот процесс, Никто в одиночку его не вытянул бы, и нет такого человека, кто в одиночку сделал это. Однако сценарий был написан в Вашингтоне, и сомнительно, чтобы он мог писаться в Москве — даже таким искусным руководителем, как Михаил Горбачев.

————