Смерть Иисуса

– В меру своих робких способностей, сеньора, я стараюсь явить то, что скрыто. В такой музыке нет места фанфарам или барабанам.

Слова Арройо для него, Симона, загадка, но Инес вроде бы понимает.

– Доброй ночи, Хуан Себастьян, – говорит она.

Старомодно, галантно Арройо склоняется и целует ей руку.

– Что имел в виду Хуан Себастьян? – спрашивает он Инес в машине. – Что скрытое он пытается явить?

Инес лишь улыбается и качает головой.

Глава 23

Вопрос земных останков по-прежнему открыт.

Он, Симон, звонит в приют, разговаривает с секретаршей Фабриканте.

– Мы с мамой Давида хотели бы навестить место захоронения Давида, – говорит он. – Не могли бы вы сообщить нам, где это?

– Вы будете вдвоем?

– Да, только мы вдвоем.

– Давайте встретимся у кабинета, и я вас провожу, – говорит она. – Приезжайте утром, когда дети учатся.

Они с Инес – Инес в суровом черном – послушно приезжают наутро. Секретарша ведет их по петляющей тропе через розарий к трем скромным бронзовым табличкам на кирпичной стене зала собраний.

– Давид – справа, – говорит она. – Самый недавний.

Он, Симон, подходит поближе, читает табличку. David, – гласит она. – Recordado con afecto. Читает другие две. Tomás. Recordado con afecto. Emiliano. Recordado con afecto.

– И это все? – говорит он. – Кто эти Томас и Эмилиано?

– Братья, погибшие при несчастном случае несколько лет назад. Прах – в маленькой нише за табличкой.

– А Recordado con afecto – помним с теплом? Это все, на что ваш приют способен? Никаких упоминаний любви? Бессмертной памяти? Никаких ожиданий новых встреч на дальнем берегу? – Он поворачивается к Инес в ее чопорном черном платье и непривлекательной черной шляпке. – Что скажешь? Достаточно ли нашему ребенку тепла?

Инес качает головой.

– Мы с мамой Давида единогласны, – говорит он. – Мы считаем, что afecto недостаточно. Для Томаса и Эмилиано – возможно. Как бы то ни было, для Давида этого совсем недостаточно. Либо меняйте табличку сами, либо я ее заменю.

– Мы – общественное заведение, – говорит секретарша. – Заведение для живых, а не для мертвых.

– А цветы? – Он показывает на букетики полевых цветов под табличками. – Цветы тоже общественные?

– Я понятия не имею, кто тут оставил цветы, – говорит секретарша. – Возможно, кто-то из детей.

– По крайней мере, есть тут хоть кто-то с сердцем, – говорит он.

Он излагает Алеше историю их посещения приюта.

– Мы не ждали величественного памятника. Но тело заполучили доктор Фабриканте и его люди. Нависали, как стервятники, и ринулись на Давида, пока мы все еще были немы от горя. Но, сцапав его своими когтями, они обошлись с ним безразличнее некуда – меньшего afecto и не бывает.

– Вы все же делайте поправку на политику в этой ситуации, – говорит Алеша. – У нас в Академии своих хлопот хватает, но у доктора Фабриканте и этих его энтузиастов, с которыми приходится управляться, хлопот гораздо больше. Вы же наверняка слышали, что они натворили в городе.

– Нет. А что они натворили в городе?

– Их банды носятся по магазинам, переворачивают все в витринах вверх дном, поносят продавцов за то, что те дерут слишком дорого. Справедливые цены! Вот их клич. В одном зоомагазине пооткрывали все клетки и выпустили зверей на свободу – собак, кошек, кроликов, змей, черепах. И птиц. Оставили только золотых рыбок. Пришлось вызвать полицию. Все это во имя справедливой цены, все во имя Давидово. Некоторые заявляют, что у них были мистические видения, видения, в которых Давид явился им и дал указания. Он по себе оставил громадный след. Меня это все нисколько не удивляет. Сами знаете, каков он был, Давид.

– У меня слов нет. В газетах ничего. Почему вы решили, что Давид оставил по себе след?

– Посмотрите на Давида их глазами, Симон, – глазами детей, живших в заведении всю свою жизнь, следовавших режиму этого заведения, почти без всякого доступа к большому миру. И тут вдруг среди них появляется ребенок с неведомыми замыслами и фантастическими историями, ребенок, которого никогда не учили формально, никогда не укрощали, который никого не боится – уж точно не боится учителей, он красив, как девочка, но при этом талантлив в футболе: он появляется среди них, как привидение, а затем, не успели они к нему привыкнуть, его скашивает таинственная болезнь – и вот уж Давида и след простыл, не видать его в приюте больше никогда. Немудрено, что они проглотили истории Дмитрия, что его убили люди в белых халатах. Немудрено, что они сделали из него мученика и легенду.

– Убили врачи? Врачи в больнице? Это Дмитрия история? С чего врачам желать смерти Давиду? Они же не плохие люди. Они просто некомпетентны.

– По Дмитрию, это не так. В истории от Дмитрия они всё выдумали про поезд, который того и гляди приедет и привезет новую кровь, чтобы Давида спасти, а затем прикрылись этим, когда взялись сосать из его тела кровь, пока он не зачах и не умер.

– Нет слов. Дмитрий обвиняет врачей в том, что они вурдалаки?