Смерть говорит от моего имени

— Пожалуйста, — Дарси спокойно кивнул. — Я пришел в театр за несколько минут до начала. Я ведь выхожу в конце второго действия и, собственно, завершаю спектакль, поэтому мне было незачем торопиться. Мне, однако, хотелось быть в театре во время спектакля. В труппе возникли некоторые трения… между мисс Фарадей и покойным Стивеном Винси. А поскольку именно они играли две главные и, собственно, единственные роли, я предпочитал быть на месте, чтобы в случае надобности исправить возможные недоразумения, которые могли сказаться на спектакле.

— И вы пришли только поэтому? — невозмутимо спросил Паркер.

— Нет. Это была «производственная», так сказать, причина. Личная заключалась в том, чтобы оградить Эву Фарадей от грубости покойного Винси. Он был трус, а поскольку я пригрозил ему, что убью его, как собаку, если он еще раз обидит ее, мое присутствие в театре должно было сдерживать Винси.

— Значит, вы грозили ему убийством только потому, что он был груб с мисс Фарадей?

— Да.

— Но почему, ради всего святого?

— Не потому, что я хотел его убить… не думаю, что я вообще способен убить человека… даже Винси, хотя он, по-моему, немногого стоил. Полагаю, что никто не вправе убивать другого человека, по какому бы то ни было поводу, разве что в целях самообороны, и то в самом крайнем случае. И, естественно, непреднамеренно. В голове порядочного человека не может родиться мысль об убийстве, потому что оно не устраняет несправедливости. Убийство посягает на все человечество, на самую его сущность. Я считаю преступлением даже смертную казнь по приговору суда.

— Браво! — тихо сказал Алекс.

Дарси быстро взглянул на него, но, увидев, что тот не иронизирует, кивнул головой, словно благодаря.

— Но вы спрашивали о другом. Я заговорил об этом потому, что, как я уже сказал, Винси был мерзавцем, и я был готов на все, чтобы он не причинял боли человеку, который мне близок. Я люблю Эву Фарадей и думаю, что это служит мне оправданием.

— Хорошо… — кивнул Паркер. — Спасибо за откровенность. Продолжайте, пожалуйста.

— Я сразу переоделся и загримировался, чтобы потом об этом не думать. Когда начался спектакль, я встал за кулисами и наблюдал за игрой актеров. Я видел, что Винси нервничает, несколько раз он «проглотил» пару фраз текста, чего зрители не заметили — актер он опытный и в таких ситуациях не теряется. Но я почувствовал, что он не в форме, и решил не уходить, опасаясь, как бы чего не стряслось… И действительно, в тот момент, когда Старуха, то есть Эва, обнимает Старика и прижимается к нему, я увидел, что он ее почти оттолкнул и, когда ставили стулья, прошептал ей что-то на ухо. Зрители и этого заметить не могли, но я, зная в этом спектакле модуляцию каждого слова, сразу понял, что Эва сама не своя… Когда первое действие закончилось и занавес наконец опустился, Винси тотчас же скрылся за кулисами, а Эва заметалась по сцене и, плача, стала срывать маску. Я подбежал к ней и отвел в ее уборную. Выяснилось, что она испачкала ему костюм губной помадой. — Дарси на мгновение замолчал, задумавшись. — Да… — начал он опять, — проводил ее в уборную и успокаивал вместе с костюмершей. Она разрыдалась и никак не могла успокоиться. Актрисы очень остро переживают истории такого рода, ведь во время спектакля нервы и так на пределе. Потом в дверь уборной постучал один из рабочих, которого прислал помощник режиссера. Что-то у них там не получалось со стульями, и он хотел удостовериться, правильно ли они их расставили. Я вместе с рабочими отправился на сцену и пробыл там несколько минут. Потом пересек сцену и направился прямо к уборной Винси. Там я столкнулся с осветителем Карутерсом. В конце первого действия что-то случилось с кабелем одного из прожекторов. Освещение в моем спектакле играет чрезвычайно важную роль, поэтому я, идя по коридору, слушал Карутерса. Правда, слышал немного, потому что был просто в бешенстве. У дверей Стивена я отослал Карутерса. Ведь уже через три минуты пора было поднимать занавес. Я вошел к Винси… Он сидел на кушетке и смотрел на корзину с цветами… Вот на эту самую. Я подошел к нему. Не знаю, наверно, я хотел его ударить. Но он быстро поднялся и стал просить прощения. Сказал, что у него сегодня ужасный день, что его мучает головная боль, и еще у него какие-то там неприятности… И он клянется, что такое никогда не повторится. При этих словах злость моя прошла. А говорить он умел необычайно убедительно. Как бы там ни было, я молча вышел, уверившись, что такое никогда не повторится.

— И действительно, — шепнул Алекс.

Дарси взглянул на него и продолжал: