Смерть Аттилы

Трубач опустил голову и продолжал посвистывать, вперив глаза куда-то вдаль. Женщины вышли из кибитки и занялись огнем, на котором варился котелок с мясом. Трубач перевел взгляд на Такса.

— Это, конечно, работа для шамана, в отличие от того, о чем меня спрашивали Денгазич и Эдеко. Ты молодец, что обо всем мне рассказал. Теперь послушай меня. Сегодня мы положим кагана в могилу. Но ночью ты должен приехать сюда с конем для меня и со своими вещами, и мы с тобой отправимся на юг. Не волнуйся о них. — Он жестом показал на своих жен. — Они могут вернуться в свои семьи, где о них станут лучше заботиться, чем это делал я… Мне кажется, что это будет моя последняя работа в качестве шамана.

— Что случилось? — спросил его Такс.

— Ничего, кроме того, о чем мы и раньше догадывались. Каган как-то…

Трубач потянул себя за нижнюю губу.

— В мире всегда за все существует расплата, и хорошо, когда она приходит разом за все. Приезжай сюда ночью.

Он поднялся, вошел в кибитку и закрыл за собой дверь.

Такс уехал не сразу, делая вид, что по-другому завязывает свои сапоги, но Трубач больше не вышел к нему. Наконец Такс сел на черную лошадку. Юммейк следовало помочь с похоронами Яя — Монидяк оставался в заграждении вместе с Эдеко. Но Такс не сразу вернулся в юрту мертвых. Он проехал мимо лагеря у реки, надеясь, что сможет увидеть там Дитрика.

Вдоль реки на высохших болотах играли дети хунну. Их крики и смех разносились по долине. Такс выехал на самое высокое место на берегу реки и попытался что-либо разглядеть в лагере гепидов. Летний ветерок поднимал пыль с высохших болот, и она, как пелена, заслоняла ему стоянку гепидов. Все было коричневого цвета и увядшим, даже деревья на берегу реки. Такс долго оставался на холме. Он уже не надеялся увидеть Дитрика, а только удивленно наблюдал за гепидами. Наконец он вернулся в свой лагерь.

Когда он подъехал к кибитке Яя, там уже был Монидяк. Он сидел и ел. Такс вошел и сел у огня. Воздух внутри застоялся, и пахло очень неприятно. Яя находился в другой юрте, но Юммейк пришла оттуда и складывала его вещи в мешки. Она не переставая плакала и время от времени шмыгала носом, потому что у нее здорово из него текло. Такс поставил на огонь чашу с похлебкой, а потом поел густую похлебку с помощью пальцев.

— Ну, — сказал Монидяк. — Тебе не интересно узнать, чем занимается Эдеко?

Такс хмыкнул. Он поставил пустую чашку и вытер руки об одежду.

— Чем занимается Эдеко?

— Он разговаривает со Скоттасом и Орестесом и его братом, Константиусом, Фергой и Миллисисом, со всеми, кто имеет какой-то вес. Эллак пытался заставить их, чтобы они провозгласили его каганом, но они отказались сделать это, — голос у Монидяка был весьма торжественным. — Эллак не станет каганом, так же, как и Денгазич. Все изменилось. Все будет теперь по-новому.

Такс подумал о том, что гепиды покидают Хунгвар. В жаркой затхлой юрте его кожа покрывалась липкой пленкой пота.

— Как насчет германцев?

— Что? А-а-а. Им теперь не придается никакого значения. Когда мы разберемся с собственными делами, мы их притащим обратно.

Вожди германцев из всех племен и кланов собрались в Хунгваре на свадьбу и оказались на похоронах кагана. Теперь они все уехали, рассеявшись по всему миру.

Такс заметил:

— Они к нам теперь никогда не вернутся. Нового кагана не будет.

— Но… Он нам и не нужен. Будет совет вождей хунну… Такс покачал головой.

— Ничего теперь не будет таким, как было раньше. Что он здесь делает?

Он показал на монаха, который свернулся у стены и спал там.

— Он был добр ко мне, — ответила Юммейк. — Оставь его в покое. — Она фыркнула и потерла нос.

— Он говорит на хунну?

Юммейк отвернулась от них. У нее в руках было зерно, и она его высыпала в глиняный горшок.

Такс встал и пошел к монаху. Он его потряс, и тот открыл глаза. Такс снова сел. Подобно просыпающемуся ребенку, монах поднял голову и огляделся. В его глазах не было страха. Он посмотрел на Такса и улыбнулся.

— Уходи, — сказал ему Такс на латыни. — Убирайся! Тебе здесь нельзя оставаться.

Монах сел на корточки и отряхнул рукава рясы из грубой черной материи. Потом провел руками по голове, приглаживая волосы. В свете огня и света из дымового отверстия его худое лицо, казалось, состояло из одних углов. Сияющие глаза были бледными, как вода.

— Ты меня слышишь? — нетерпеливо повторил Такс.

— Ты торопишься. Мне говорили, что у гуннов отсутствует понятие времени, — ответил ему монах. Он сел, скрестив ноги. — Ты хорошо говоришь на латыни. Где ты выучил язык?

Такс разозлился и стукнул кулаками по коленям.

— Ты должен уйти. Всем будет плохо, если ты здесь задержишься.

— Нет, зло придет только, если я сам его сюда пущу. Иисус Христос защищает меня от всяческого зла.

— Такс, — резко сказала Юммейк. — Я тебе уже сказала, что он был очень добр ко мне. Оставь его в покое.

— Яя не понравилось бы, что он находится здесь, — Такс так грозно смотрел на монаха, будто желал поднять его в воздух с помощью своего взгляда и вышвырнуть вон из кибитки.

Юммейк гордо задрала вверх подбородок.