Смерть Ахиллеса

Фандорин назвался жандарму, сторожившему вход в коридор, и был немедленно впущен в царство печали, где говорили только шепотом, а передвигались исключительно на цыпочках. Номер 47, куда вчера въехал доблестный генерал, состоял из гостиной и спальни. В первой из комнат собралось довольно много народу — Эраст Петрович увидел Караченцева с чинами жандармерии, адъютантов и ординарцев покойного, управляющего гостиницей, а в углу, ткнувшись носом в портьеру, глухо рыдал камердинер Соболева, известный всей России Лукич. Все словно ждали чего-то, то и дело поглядывая на закрытую дверь спальни. К Фандорину подошел обер-полицеймейстер и вполголоса пробасил:

— Профессор судебной медицины Веллинг проводит вскрытие. Что-то долго очень. Поскорей бы уж.

Словно вняв пожеланию генерала, белая, с резными львиными мордами, дверь дернулась и со скрипом отворилась. В гостиной сразу стало очень тихо. На пороге появился седой господин с брыластым, недовольным лицом, в кожаном фартуке, над которым посверкивал эмалью аннинский крест.

— Ну вот, ваше превосходительство, кончено, — мрачно произнес брыластый, который, видимо, и был профессором Веллингом. — Могу изложить.

Генерал оглядел комнату и повеселевшим голосом сказал:

— Со мной войдут Фандорин, Гукмасов и вот вы. — Он небрежно мотнул подбородком на управляющего. — Остальных прошу дожидаться здесь.

Первое, что увидел Эраст Петрович, войдя в обитель смерти, — перетянутое черным шарфом зеркало в игривой бронзовой раме. Тело усопшего лежало не на кровати, а на столе, видимо, перетащенном из гостиной. Взглянув на очерченный белой простыней контур, Фандорин перекрестился и на минуту забыл о следствии, вспомнив красивого, храброго, сильного человека, которого знал когда-то и который теперь превратился в продолговатый предмет неясных очертаний.

— Дело очевидное, — сухо начал профессор. — Ничего подозрительного не обнаружено. Я еще сделаю анализы в лаборатории, но абсолютно уверен, что жизнедеятельность прекратилась в результате паралича сердечной мышцы. Налицо также паралич правого легкого, но это, вероятнее всего, не причина, а следствие. Смерть наступила мгновенно. Даже окажись рядом медик, спасти все равно не удалось бы.

— Но ведь он был молод и полон сил, прошел через огонь и воду! — Караченцев приблизился к столу и отвернул край простыни. — Неужто просто взял и умер?

Гукмасов отвернулся, чтобы не видеть мертвого лица своего начальника, а Эраст Петрович и управляющий, наоборот, подошли поближе. Лицо было спокойным и значительным. Даже знаменитые размашистые бакенбарды, по поводу которых так подшучивали либералы и насмешничали иностранные карикатуристы, в смерти пришлись кстати — обрамляли восковой лик и придавали ему еще больше величия.

— Ох, какой герой, истинный Ахиллес, — пробормотал управляющий, на французский манер рокоча буквой «р».

— Время смерти? — спросил Караченцев.

— Между первым и вторым часом ночи, — уверенно ответил Веллинг. — Не ранее, но и никак не позже. Генерал повернулся к есаулу:

— Что ж, теперь, когда причина смерти установлена, можно заняться деталями. Рассказывайте, Гукмасов. И поподробней.

Поподробней есаул, видимо, не умел. Его рассказ вышел коротким, но, впрочем, исчерпывающим:

— Прибыли с Брянского вокзала в шестом часу. Михал Дмитрич отдохнул до вечера. В девять ужинали в здешнем ресторане. Потом поехали кататься по ночной Москве. Никуда не заезжали. Вскоре после полуночи Михал Дмитрич сказал, что желает вернуться в гостиницу. Хотел сделать какие-то записи, он над новым боевым уставом работал…

Гукмасов покосился на бюро, стоявшее подле окна. На откидной доске были разложены бумаги, чуть в стороне — небрежно отодвинутое полукресло. Евгений Осипович подошел, взял исписанный листок, уважительно покивал.

— Распоряжусь, чтобы всё собрали и переправили государю. Продолжайте, есаул.

— Господам офицерам Михал Дмитрич велел располагать собой. Сказал, что дойдет пешком, хочет прогуляться.

Караченцев насторожился:

— И вы отпустили генерала одного? Ночью? Довольно странно!

Он многозначительно взглянул на Фандорина, но того эта подробность, кажется, нисколько не заинтересовала — коллежский асессор подошел к бюро и зачем-то водил пальцем по бронзовому канделябру.

— Поди-ка с ним поспорь, — горько усмехнулся Гукмасов. — Я сунулся было — так глянул, что… Да ведь он, ваше превосходительство, не то что по Москве ночной, по горам турецким и степям текинским в одиночку разгуливал… — Есаул мрачно покрутил длинный ус. — До гостиницы-то Михал Дмитрич дошел. До утра вот не дожил…

— Как вы обнаружили тело? — спросил обер-полицеймейстер.

— Вот здесь сидел, — показал Гукмасов на полукресло. — Назад откинувшись. И перо на полу…

Караченцев присел на корточки, потрогал чернильные пятна на ковре. Вздохнул:

— Да уж, пути Господни…

Наступившую печальную паузу бесцеремонно нарушил Фандорин. Полуобернувшись к управляющему и по-прежнему поглаживая злосчастный канделябр, он громким шепотом спросил: