Смерть Ахиллеса

На присутствующих эта новость подействовала по-разному — в соответствии со складом натуры. Генерал-губернатор махнул на скорбного вестника рукой — мол, изыди, не желаю верить — и той же рукой перекрестился. Начальник секретного отделения на миг приоткрыл глаза в полную ширину и немедленно опять смежил веки. Рыжий обер-полицеймейстер вскочил на ноги, а на лице коллежского асессора отразились два чувства: сначала сильнейшее волнение, а сразу вслед за тем глубокая задумчивость, не покидавшая его в продолжение всей последующей сцены.

— Ты зови есаула-то, Иннокентий, — мягко велел секретарю Долгорукой. — Вот ведь горе какое.

В комнату, чеканя шаг и звеня шпорами, вошел давешний лихой офицер, что не пожелал в гостинице броситься в объятья Эрасту Петровичу. Теперь он был чисто выбрит, в парадном лейб-казацком мундире и при целом иконостасе крестов и медалей.

— Ваше высокопревосходительство, старший ординарец генерал-адъютанта Михал Дмитрича Соболева есаул Гукмасов! — представился офицер. — Горестная весть… — Он сделал над собой усилие, дернул разбойничьим черным усом и продолжил. — Господин командующий 4-ым корпусом прибыл вчера из Минска проездом в свое рязанское имение и остановился в гостинице «Дюссо». Сегодня утром Михал Дмитрич долго не выходил из номера. Мы забеспокоились, стали стучать — не отвечает. Тогда осмелились войти, а он… — Есаул сделал еще одно титаническое усилие и добился-таки, договорил, так и не дрогнув голосом. — А господин генерал в кресле сидит. Мертвый… Вызвали врача. Говорит, ничего нельзя сделать. Уж и тело остыло.

— Ай-ай-ай, — подпер щеку губернатор. — Как же это? Ведь Михаил Дмитриевич молод. Поди, и сорока нет?

— Тридцать восемь ему было, тридцать девятый, — тем же напряженным, вот-вот сорвется, голосом доложил Гукмасов и быстро заморгал.

— А что за причина смерти? — спросил Караченцев, нахмурившись. — Разве генерал болел?

— Никак нет. Был здоров, бодр и весел. Врач предполагает удар либо паралич сердца.

— Ладно, ты иди, иди, — отпустил ординарца потрясенный известием князь. — Все, что нужно, сделаю и государя извещу. Иди. — А когда за есаулом закрылась дверь, сокрушенно вздохнул. — Ох, господа, теперь начнется. Шутка ли — такой человек, любимец всей России. Да что России — вся Европа Белого Генерала знает… А я к нему сегодня с визитом собирался… Петруша, ты отошли депешу государю императору, ну, сам там сообразишь. Нет, наперед покажи мне. А после распорядись насчет траура, панихиды и… Ну, сам знаешь. Вы, Евгений Осипович, порядок мне обеспечьте. Как слух пройдет, вся Москва к Дюссо хлынет. Так смотрите, чтоб никого не передавили, расчувствовавшись. Я москвичей-то знаю. И чтоб чинно все было, прилично.

Обер-полицеймейстер кивнул и взял с кресла папку для доклада.

— Разрешите идти, ваше сиятельство?

— Ступайте. Охо-хо, шуму-то, шуму-то будет. — Князь вдруг встрепенулся. — А что, господа, ведь, пожалуй, и государь прибудет? Непременно прибудет! Ведь не кто-нибудь, сам герой Плевны и Туркестана Богу душу отдал. Рыцарь без страха и упрека, недаром Ахиллесом прозван. Дворец кремлевский надо подготовить. Это уж я сам…

Хуртинский и Караченцев подались к двери, готовые к исполнению полученных поручений, а коллежский асессор как ни в чем не бывало сидел в кресле и смотрел на князя с некоторым недоумением.

— Ах да, голубчик Эраст Петрович, — вспомнил про новенького Долгорукой. — Не до вас теперь, сами видите. Вы уж пока обвыкайтесь. Ну, и будьте близко. Может, поручу что-нибудь. Дела всем хватит. Ох, беда, беда…

— А что же, ваше сиятельство, расследования не б-будет? — внезапно спросил Фандорин. — Такое значительное лицо. И смерть странная. Надо бы разобраться.

— Какое еще расследование, — досадливо поморщился князь. — Говорят же вам, государь прибудет.

— Я однако же имею основания предполагать, что здесь дело нечисто, — с поразительным спокойствием заявил коллежский асессор.

Его слова произвели впечатление разорвавшейся гранаты.

— Что за нелепая фантазия! — вскричал Караченцев, разом утратив к молодому человеку всякую симпатию.

— Основания? — презрительно бросил Хуртинский. — Какие у вас могут быть основания? Откуда вы вообще можете что-либо знать?

Эраст Петрович на надворного советника даже не взглянул, а обратился прямо к губернатору:

— Изволите ли видеть, ваше сиятельство, по случайности я остановился как раз у Дюссо. Это раз. Михаила Дмитриевича я знаю с д-давних пор. Он всегда встает с рассветом, и вообразить, что генерал стал бы почивать до столь позднего часа, совершенно невозможно. Свита забеспокоилась бы уже в шесть утра. Это два. Я же видел есаула Гукмасова, которого тоже отлично знаю, в п-половине девятого. И он был небрит. Это три.

Здесь Фандорин сделал многозначительную паузу, словно последнее сообщение имело какую-то особенную важность.

— Небрит? И что с того? — недоуменно спросил обер-полицеймейстер.