Смело мы в бой пойдём…

Со стороны это выглядело здорово: русская дальняя авиация бомбит Берлин и возвращается на, допустим, Римский аэродром. Самолёты садятся, заруливают на стоянку. Напротив них в чётком строю выстроены «мессершмиты», которые должны будут перехватывать эти самолёты. Они дожидаются очереди на взлёт. Или вот такая картина: каждый вечер русские и германские лётчики спорят у коменданта аэродрома, кто будет первый пользоваться взлётной полосой. А по выходным ходят друг к другу в гости для обмена опытом. Картина, скажем, довольно странная, мягко говоря…

Тем не менее, самолёты были заправлены и снаряжены, танки подготовлены к бою, а товарооборот между странами, ранее бурный и оживлённый, упал до неприлично тоненького ручейка. Более того, иностранцы, оживлённо хлынувшие в туристскую Мекку, которой являлся Берлин после Олимпиады 1936 года, рассказывали вообще невероятные вещи: если раньше всюду висели таблички «Евреи нежелательны» или «Евреи не обслуживаются», то теперь их заменили такие же, только с надписью «Русские нежелательны» и «Русские не обслуживаются». Министерство иностранных дел России срочно издало циркуляр, в котором русским туристам рекомендовалось срочно покинуть пределы Третьего Рейха. Более того, очевидцы поведали, что неоднократно видели собственными глазами, как полиция избивала русских. На вопросы, почему они приняли их за русских, а скажем, не за евреев, журналисты и эмигранты в один голос утверждали, что избиваемые ругались на русском языке, и в доказательство приводили наиболее характерные выражения: «яйки», «матка», «дишло» и тому подобные. Да и выглядели именно так, как настоящие русские: в вонючих сапогах, с бородами, нечесаными патлами, а в руках либо гармошка, либо балалайка наперевес…

Николай Крючков. Активный член ЕРП. Актёр. 1938 год.

…Наступает утро. Опять пора браться за работу. Что-то не звонят. Странно. Опять, наверное, забыли. Эх, и зачем я только согласился на эту работу? Хотя разве против Комитета и Святой Матушки-Церкви пойдёшь? Партия сказала — надо, Корсомол ответил — есть! Раз требуется для блага Отчизны, то придётся пострадать…

С этими мыслями Николай напялил косоворотку и полосатые плисовые штаны. Скрипучие сапоги, густо смазанные дёгтем, затем проверил гармонь-трёхрядку. Новый инструмент ему вчера вечером доставили из Берлинского Полицай-президиума. Вошедшие в образ, переодетые эсэсовцы порвали несчастную на глазах изумлённых французских туристов, выходящих из отеля… Осмотрел набор париков и бород, аккуратно, с немецкой педантичностью разложенных на гримёрном столике перед зеркалом, затем взял рыжую. Пойдёт. Сегодня вроде как перед англичанами выступать. А они другой цвет не воспримут просто. Невольно передёрнул плечами: в прошлый раз невысокий эсэсман от души перепоясал его дубинкой. Правда, затем того отчитали и наказали в присутствии Николая, но всё-равно, больно! Как же его звали то? Вспомнил — Вилли Хенске… Вот! Звонят!

— Крючков слушает.

— Добрий ден, Николяй! Секодня фам претстоит купание Ванзее. Там есть много «томми»!

— Яволь!

Про себя актёр выматерился на все семь этажей — несмотря на тёплый германский климат в апреле вода в озере была ещё холодная. Но раз надо, то придётся потерпеть…