– А вот и нет. Знавал я одного католического священника – лет мне тогда было чуть меньше, чем Кертису, – так вот, даже он рассказывал мне что-то подобное. Священник говорил, что мы рождаемся с душами неоперенными, точно птенцы в пуху, и наша задача прожить жизнь так, чтобы душе потом было не стыдно выпорхнуть на свободу, когда дни на земле подойдут к концу…
– Джо, хватит! Не забивай ребенку голову всякой ерундой!
– Ерундой? Это, по-твоему, ерунда? Тогда чем же забивать мальчику голову, скажи на милость? Ты сама не понимаешь, о чем говоришь! Если сейчас не внушить Кертису, что жизнь надо прожить достойно, то потом будет уже поздно! Одному богу известно, сколько дров парень наломает, коли с малых лет не наставить его на путь истинный. Ты будешь потом отдуваться за его проступки?
– Я думаю, она коричневая, – произнес Кертис, все это время размышлявший над папиным вопросом, который, несмотря на возражения матери, пришелся ему по душе.
– Не путай с цветом кожи, сынок, – возразил Джо. – Знаешь, какого цвета моя птаха? Ярко-красная с оранжевыми крыльями. Долгие годы я представляю ее и почти уверен, что она именно такая. Ну, может, кое-где на брюшке и есть темные пятнышки, но, в общем и целом, моя птичка – ярко-красная с оранжевыми крыльями.
– Ну и бред! – воскликнула Орхидея.
– А что касается маминой пташки, – сказал Джо и заговорщически подмигнул Кертису, – то она промозглого серого цвета с крыльями темнее ночи. И лишь огромный клюв у нее ярко-желтый. Только птичка откроет клюв, чтобы сказать что-нибудь, – берегись!
– Почему?
– Да потому что он – хрясь! – и захлопнется, как медвежий капкан.
– И совершенно на меня не похоже! Хватит молоть ерунду! – воскликнула Орхидея и стукнула Джо кулачком по огромному плечу, а затем, не сдержавшись, улыбнулась.
– Кертис! – Голос отца гремел так, точно на станцию прибывал грузовой состав. – Нам предстоит хорошенько потрудиться, чтобы мамина птаха заиграла новыми красками. Что-нибудь яркое и пестрое! Как думаешь, ей понравится? Красный и оранжевый – эти цвета, мне кажется, очень хорошо подойдут маминой пташке.
– Подойдут! – воскликнул Кертис и взял папу за руку.
Дождь за окном не утихал. Гром рокотал, но все еще где-то далеко. «Как же рыцари Круглого стола, – гадал Кертис, лежа в постели, – не сходили с ума от постоянного стука дождя о железные латы?»
Прошло много времени, прежде чем его отец оправился после несчастного случая. Но полностью выздороветь у Джо так и не получилось: он замкнулся и больше никогда не смеялся. «Может, череп и остался цел, – думал Кертис, – но вот крылья его птахе переломало».
Спустя некоторое время Железноголовый Джо вернулся в доки. Позже Кертис узнал, что на работе у отца все шло из рук вон плохо, и его перевели на склад: укладывать мешки и коробки. Джо Мэйхью не справлялся и с семейными обязанностями: стал чужим для жены и сына. Когда Кертис немножко подрос, он понял, почему отец покинул их. Бедняга стыдился своей неполноценности, он так и не смог примириться с мыслью, что прежним ему уже не стать.
После несчастного случая у Джо появилась привычка подолгу гулять. И однажды вечером он ушел и не вернулся.
Мать за стеной снова закашлялась. «Сейчас попросит стакан воды», – промелькнула у Кертиса мысль.
Ему понадобилась пара мгновений, чтобы отвлечься от размышлений и настроить свой «радиоприемник», как это называла госпожа Мун, на другую волну.
Девочка немного помолчала, а затем спросила:
Кертис еще в пятницу поведал своей невидимой собеседнице про трагическую гибель дочери Старого Крэба. Он сильно переживал за мистера Крэйбла и просто не мог держать в себе эти тягостные мысли.