Служу Родине. Рассказы летчика

Здесь, во фронтовой обстановке, ещё больше вырос авторитет Солдатенко и его заместителя по политической части Мельникова, опытного, боевого лётчика. Когда на аэродроме оставался командир, то в воздух обычно поднимался замполит[Замполит — заместитель командира полка по политической части.], и наоборот.

Личным примером Мельников показывал, как надо драться с врагом. Много беседуя с нами и часто бывая по вечерам у нас в общежитии, заместитель по политической части хорошо знал настроения каждого лётчика. У него всегда находились для нас острое слово, шутка. Прекрасные лётные качества подымали его авторитет. Его беседы с нами, можно сказать, действительно доходили до души, заставляли над многим призадуматься. Заместитель нашего командира был хорошим политическим вожаком.

— Успех выполнения боевого задания зависит от знаний, — часто говорил он, сидя по вечерам у нас в землянке. — Каждый свой полёт — и боевой и тренировочный — тщательно анализируй сам. Если допустил ошибку, советуйся со мной, с любым командиром, с товарищем. Главное — не замыкайся, прислушивайся к критике, и тогда любую ошибку выправишь. Так должен поступать комсомолец.

Мы сделались серьёзнее, вдумчивее. Многие из нас вступили в партию. К этому важнейшему в жизни событию готовился и я.

7. В ПЕРВУЮ ВСТРЕЧУ С ВРАГОМ

Мы стали много и усиленно тренироваться. Я летал в паре с Габуния. В воздухе было тихо. Нас, молодёжь, постепенно подготовляли к будущим воздушным боям.

Тяжёлый пятибачный самолёт — источник моих огорчений. Мне хочется выжать из него максимальную скорость.

У машины хлопочет механик Иванов. Он молод, но опыт у него большой.

Собираюсь в тренировочный полёт. Подходит Амелин:

— Ну, как твой аппарат? Бензину занять можно?

— Смейся! Вот сейчас попробую в последний раз — может, что и выжму.

Иванов серьёзно говорит Амелину:

— Не шутите, товарищ командир. Отличный аппарат.

В паре с Габуния мне приказано вырулить на старт. Нас неожиданно отправляют на дежурство в воздух. Солнце уже стоит низко, у гитлеровцев это излюбленное время для налёта на наши аэродромы.

Габуния взлетает. Следую его примеру. Мой пятибачный медленно набирает скорость и высоту. Теряю из виду своего ведущего. Пытаюсь связаться с ним по радио — ответа нет. С землёй я связи не установил.

Решаю проверить, какую максимальную скорость может дать моя машина. Набираю высоту тысяча пятьсот метров и начинаю «выжимать» из самолёта всё, что он может дать.

Скорость самолёта меня не удовлетворяет. Пристально смотрю на прибор и вдруг вспоминаю, что нахожусь не над учебным аэродромом, что нужно следить за воздухом.

Осмотрительность и ещё раз осмотрительность!

Первый взгляд кинул на аэродром — далеко ли улетел, не заблудился ли. Вижу — ниже меня какие-то самолёты пикируют на наш аэродром. Сначала я подумал, что это наши. Но вдруг заметил разрывы бомб. Сердце заколотилось: «Противник! Надо его быстрее бить!»

По спине прошла дрожь: их шесть, а я один!.. Вот оно, начинается настоящее! И мне пришло на память правило, заученное ещё в школе: «Чтобы внезапно атаковать противника, атакуй со стороны солнца». Я стремительно разворачиваюсь и сверху атакую заднее звено.

Трудно сказать, что заставило меня вдруг вспомнить правило, которое так часто повторяли нам учителя: «Перед атакой посмотри назад — не атакуют ли тебя сзади самолёты противника». Не успел я повернуть голову влево, как увидел, что ко мне приближается незнакомый самолёт. Это был «Мессершмитт-110».

Пока я приглядывался к нему — а это была доля секунды, — в воздухе блеснула огненная трасса: фашист открыл огонь.

Послышался треск за бронеспинкой. Медлить нельзя. Резко бросив машину в сторону, я очутился в разрывах своей зенитной артиллерии. Мой самолёт накренился влево: части правого крыла не стало. В этот миг мимо пронеслись четыре истребителя противника — «Мессершмитты-109». Они — как это я узнал потом, на земле, откуда за ними следили — всё время находились на высоте трёх тысяч метров в стороне от аэродрома, прикрывая действия «Мессершмиттов-110».

Меня качнуло вправо. Ещё один снаряд попал в левый бок машины, а третий — в хвост. Я еле удержал самолёт на высоте пятисот метров.

…Все вражеские самолёты ушли на запад. За ними погнались, взлетев с аэродрома, два «Лавочкина». Я не мог к ним примкнуть. Куда там! Мой самолёт совсем изранен, рулевое управление нарушено. Но обиднее всего, что даже не удалось открыть огонь по противнику. Я был очень зол на себя, очень недоволен собой. Действовать надо было решительнее…

Мой самолёт еле держался в воздухе. Не спрыгнуть ли с парашютом? Но я быстро отогнал эту мысль, решив во что бы то ни стало посадить машину. И пошёл на посадку.

Мысль работала точно, движения были уверенны. Мною овладело удивительное спокойствие — потом оно всегда появлялось у меня в трудную минуту. Все силы и умение были направлены на то, чтобы спасти самолёт.

Выбрал направление и пошёл на посадку. Самолёт коснулся земли. На душе стало легче.