Слон и кенгуру

Мистер Уайт предсказал его, принял против него меры, засвидетельствовал его начало, а ведь то было величайшие из наводнений, какие помнил даже самый старый из пенсионеров Кашелмора, и тут было чем гордиться, ибо последний уверял, что ему 113 лет и человеком он был мудрым, осуществившем честолюбивую мечту каждого ирландца: надуть власти и разжиться пенсионом, как только ему стукнет сорок лет.

Деяния мистера Уайта так светили светом его перед людьми, что они видели добрые дела его и прославляли Отца его Небесного[41].

Опустошения, которые нес с собой Потоп, разрастались, а вместе с ними нарастал ужас, охвативший все графство, и в итоге образовалась партия, провозгласившая нашего героя вторым Ноем. Наиболее умные и дальновидные женщины в больших количествах стекались в Кашелмор, чтобы исповедоваться.

Ну так вот, здешний приходской священник, отец Бирн, был пастырем старой школы, с ярко-красным лицом и животом, плотным, как яблоко. Ему случалось поколачивать палкой — в старом стиле — прихожан, назначавших на воскресенья любовные свидания. Выслушивать семь исповедей в день, а таково было обычное их число, уже было достаточно тяжело, а тут еще ересь подняла уродливую главу свою среди его паствы, и что хуже всего, глашатаем Божественного Провидения оказался дерзновенный, чему-то там учившийся мирянин, который и в Мейнуте-то[42] положенного числа лет не отсидел. Если должен был состояться Потоп, возвещению о нем следовало поступить по уже проверенному каналу, коим и был отец Бирн.

Вследствие сего приходской священник осудил мистера Уайта с кафедры Кашелмора, — однако и об этом никто уведомить последнего не потрудился, дабы не поранить его чувства. В общем и целом, обличение было так себе, умеренное, до других отец Бирн был обычно и не горазд, но к несчастью, оно совпало с повышением уровня воды — перед самыми морозами. Повышение это подкрепило воззрения скептиков, который сочли его красноречивой отповедью мистера Уайта, отчего число желающих исповедаться не уменьшилось, но возросло. Отец Бирн, до крайности возмущенный тем, что представлялось ему явственным бунтом, произнес пару недель спустя вторую проповедь, в которой пригрозил лишить б'oльшую часть прихожан утешений Церкви и назвал мистера Уайта Безбожником, Антихристом и Англичанином. И напрасно, лучше бы ему было поосторожничать. Его приверженцы навряд ли могли осыпать Беркстаун новыми порциями кирпичей, а Люди Откровения пришли к выводу, что отец Бирн пытается припугнуть мистера Уайта, вывести его из себя. И решили подождать, посмотреть, какой из этих двух чародеев возьмет верх — ну, а на следующий день ударил мороз. Последний приток воды довел несчастный город до состояния почти припадочного: затопленные поля лишили его какой-либо связи с внешним миром; единственный в нем телефон сломался; город сотрясся расколом; ему угрожал Гнев Господень. Те, кто еще держался за Римлянское Суеверие, обличали Нововеров, последователи ересиарха отвечали им колкостями и угрозами разорения. Отцы обратились против детей; мужья против жен; а кровяное давление отца Бирна, и без того уж высокое, достигло рекордного уровня, — и вот в эту библейскую ситуацию наш бездумный навигатор приволокся на своей посудине, когда катастрофа была в самом разгаре.

Не диво, что маленькие черные фигурки размахивали по берегам тряпками и подпрыгивали; не диво, что на главной улице собралась наблюдавшая за его маневрами толпа.

Однако, все эти люди были с младых ногтей приучены к строгой дисциплине старейшей из церквей, и оттого даже самым беззаветным Уайтианцам требовался знак, знамение. Они его получили.

Все увидели, как мистер Уайт уединился в Ковчеге ради молитвы. Все увидели, как он принес в жертву живых уток, кроликов и голубей. Скопление людей, только еще ожидавших ответа, увидело, как тот близится.

Полнившийся неуемной водой Слейн, отрезанный запрудой Ковчега от последнего ее прохода под сводами моста, ринулся, вскипев, в стороны — на улицы Кашелмора.

Глава XXIII