Слишком много поваров

Непохоже было, что они нуждаются в моей помощи, поэтому я вернулся в столовую, где просидел около получаса, наблюдая за этим зверинцем. Из малой гостиной вышел Лоуренс Койн, он тер глаза и пытался расчесать пальцами седые бакенбарды. Оглядевшись вокруг, он позвал: «Лио!» — таким громовым басом, что стекла в окнах задребезжали. Китаянка мелкими шажками вышла из соседней комнаты, принесла Койну стул и пристроилась у него на коленях. Вошел Леон Бланк, немедленно ввязался в спор между Береном и Росси и внезапно скрылся вместе с ними в кухне.

Около шести часов вихрем влетела Констанца. Она переоделась. Оглядевшись, бросила в пространство приветствие, на которое никто не обратил особого внимания. Затем, заметив меня и Вукчича, подошла и спросила, где ее отец. Я сказал, что он в кухне защищает честь лимонного сока. При свете дня ее фиолетовые глаза были еще опаснее, чем я думал.

— Я видел вас с лошадьми пару часов назад, — заметил я. — Выпьете имбирного пива?

— Спасибо, нет. — Она улыбнулась мне, как навязчивому дядюшке. — С вашей стороны было очень любезно сказать отцу, что мистер Толмен ваш друг.

— Не стоит благодарности. Я заметил, что вы молоды и несчастны, и подумал, что могу подставить плечо. Все потихоньку образуется.

— Образуется?

— Не имеет значения, — помахал я рукой. — Пока вы счастливы.

— Конечно я счастлива. Я полюбила Америку. Думаю, все же выпью немного пива. Не беспокойтесь, я сама. — Она обошла стол и потянулась к звонку.

Не думаю, что Вукчич, хотя и сидел рядом со мной, слышал хоть одно слово. Он не сводил глаз со своей бывшей жены, которая разговаривала с Ласцио и Вулфом. Я уже обратил на это внимание за ланчем. Я заметил также, что Леон Бланк явно избегает Ласцио, который, по словам Берена, украл у него должность в отеле «Черчилль». Сам Берен все время смотрел на Ласцио, но так, чтобы тот не заметил. Создавалась какая-то особая атмосфера: шипение мамаши Мондор по адресу Лизетт Путти, и общая товарищеская зависть, и бесконечные споры о салате и уксусе, и дружно опущенные книзу большие пальцы, когда дело касалось Ласцио, и какой-то сладострастный туман вокруг Дины Ласцио. Мне всегда казалось, что роковые женщины — те, что могут медленно взмахнуть ресницами, и ты уже на веревочке, — существуют лишь для простаков. Но теперь я убедился, что если Дина Ласцио застанет вас одного и примется за работу, а на дворе дождь, то нужно немалое чувство юмора, чтобы посмеяться над этим. Она далеко ушла вперед от проливания имбирного пива на брюки прокуроров.

Я наблюдал этот спектакль и ждал, когда Вулф начнет шевелиться. Чуть позже шести он поднялся, и я последовал за ним на террасу, а затем по тропинке, ведущей к «Апшуру». Он передвигался чрезвычайно медленно, компенсируя свои невыразимые страдания в поезде. В номере 60 побывала горничная: постель была убрана, одеяло водворено на место. Я прошел к себе и через некоторое время вернулся к Вулфу.

Я застал его у окна в кресле почти достаточного размера. Он откинулся на спинку, глаза его были закрыты, а пальцы едва сходились на животе. От его фигуры веяло патетикой. Ни тебе Фрица, ни атласа полистать, ни орхидей поухаживать, ни пробок посчитать! Я пожалел, что обед будет неофициальным, потому что трое поваров принимают участие в его приготовлении. Обычно процесс переодевания к обеду настолько выводит его из себя, что он уже не способен думать о чем-либо другом. Сегодня это пошло бы ему на пользу. Пока я обдумывал все это, он испустил вздох, полный такой неизъяснимой тоски, что, боясь разрыдаться, я вынужден был заговорить:

— Насколько я понял, Берен собирается приготовить завтра к ланчу колбаски минюи.

Никакого ответа.

— А что, если нам вернуться домой на самолете? — предложил я. — Здесь есть аэродром. Закажем билеты по телефону. До Нью-Йорка меньше четырех часов лету и стоит всего шестьдесят баксов.

Никаких эмоций.

— Вчера в Огайо произошла железнодорожная катастрофа. Сошел с рельс товарный поезд. Убило сотню поросят.

Он открыл глаза и попытался сесть прямо, но рука соскользнула с подлокотника, и он вернулся в прежнее положение.

— Ты уволен с работы, — объявил он. — Это решение вступит в силу, когда мы приедем в Нью-Йорк. Я так думаю. Обсудим все, когда вернемся домой.

Вулф понемногу возвращался к жизни.

— Это вполне меня устроит, — улыбнулся я ему. — Я собираюсь жениться. На дочке Берена. Что вы о ней скажете?

— Фу!

— Продолжайте, не стесняйтесь. Вы, я вижу, думаете, что десять лет в вашем обществе разрушили все мои чувства, что я уже не могу быть предметом любви.

— Фу!

— Отлично. Чувство пришло ко мне вчера вечером в вагоне-баре. Вряд ли вы понимаете, что это за лакомый кусочек. У вас, похоже, полный иммунитет. Я, конечно, еще не говорил с ней. Не могу же я просить ее выйти замуж за… ну, скажем, детектива. Но если я займусь другой работой и докажу, что представляю для нее ценность…

— Арчи, — угрожающе прорычал он, сидя совершенно прямо, — ты лжешь! Посмотри мне в глаза.